Гномики в табачном дыму
Шрифт:
Когда он вычистил третью яму, сердце у него колотилось. В последнее время оно не раз напоминало о себе, но Бакаша не обращал внимания. Глянул на часы — было уже пять. Почувствовал голод. Умылся. Устало посидел немного у письменного стола, подремал. Потом встал, отправился домой. По пути зашел в магазин. Увидев длинную очередь в кассе, хотел было повернуться и уйти, но вспомнил, что и жена весь день занята. К тому же устал очень и проголодался сильно. И решил воспользоваться своим правом. Достал из кармана удостоверение.
— Еще одному
Бакаша обернулся. Безошибочно распознал сболтнувшего. Посмотрел на него в упор — и столько мерзкого вычитал в водянистых глазах, что его чуть не стошнило. «Хорошо, что в моем полку его не было». И вдруг ощутил, как заныла правая рука, глянул на свою кисть, ухватившую лацкан пиджака. Нет, рука, его рука средних размеров, сгребла, оказывается, в горсть все, что было на подонке! Сам поразился, как ему удалось. Разжал пальцы, отвернулся от струхнувшего, обмочившегося водянистоглазого типа и пошел к выходу, вытерев руку о брюки сзади. «Да, зажрались люди, заплыли жиром. Режиссеры для фильма о концлагере натуру найти не могут», — подумал Бакаша и свернул к рынку.
Утром следующего дня, хотя и было воскресенье, Бакаша пошел в гараж.
Картина там была прежняя — самосвалы в привычном беспорядке, как попало стояли у стен… «И не заметили, верно, что все три ямы расчищены».
В проходной будке дверь была настежь, сторож сладко спал на удобном ложе, сооруженном из мягких сидений старых машин. «Соображают, когда хотят, хватает ума и умения сделать полезное». Но особенно поразило Бакашу другое: мальчишки играли в войну — трещали автоматы, грохотали орудия, завывали снаряды, крики «Ура!» сотрясали воздух, а сторожу хоть бы что, посапывал себе преспокойно.
А ведь был на посту. Да, воцарился мир, и если уж кто погрузился в сон, того не добудишься.
Мальчуган, игравший роль немца, плакал, не хотел, видимо, быть фашистом, но его, самого маленького, принудили, сказали, хочешь играть, будешь немцем, а нет — катись домой! А что знал этот малыш о фашистах! Не хочет быть мальчик немцем! Даже отца его, наверное, миновала война. Дедушка — да, из того поколения, конечно… У него самого внук, сверстник вот этого сорванца… Но Бакаша ошибся, мальчуган плакал из-за чего-то другого, так как едва из подвала мастерской донесся шум, он утер слезы и крикнул:
Мальчишки в подвале играли в гестапо, Зверски замучен наш сторож Потапов!Бакаша невольно заглянул в распахнутую дверь караулки. Сторож и не думал просыпаться. А из подвала и вправду доносился шум. Бакаша метнулся туда, но не успел достичь входа, как на крыше мастерской два «партизана» выкатили самодельный пулемет и навели его на Бакашу. «Огонь!» — раздалась команда и потонула в оглушительных взрывах: из-за ограды летели и лопались перегоревшие лампы. Как «взрываются» лампочки,
крикнул пулеметчик.
Бакаша рванулся к бочке из-под масла, стремительно вскочил на нее, а оттуда разом махнул на крышу мастерской. Маневр его оказался для ребят столь непредвиденным и невероятным, что они побросали оружие и кинулись наутек. Бакаша схватил пулемет — разнести на куски, но откуда-то донеслись голоса:
— Не ломайте, дядя Бакаша!
— Не уносите, дядя Бакаша!
— Мы с трудом его сделали!
«Что со мной?! Что со мной творится! Не соображаю, что делаю!»
— Сами говорили — двора у вас нет, играйте тут, когда машины уйдут.
— Пожалуйста, дядя Бакаша… Не ломайте, дядя Бакаша…
— Что мы такого сделали…
— Ну, простите…
«Беспризорные они, что ли?.. Не смотрят за ними, не учат их ничему?!»
— Верните, дядя Бакаш… — И самый маленький снова заплакал.
— Простите, больше не будем…
— Посмотрите, что вы тут натворили! И без вас черт ногу сломит, такой беспорядок…
— Мы уберем, уберем!
— Знаю вашу уборку… Бакаша заглянул к сторожу.
— Что случилось? — спросил его успевший проснуться сторож.
— Ничего… Отдыхай, отдыхай. Пошел я… — И медленно направился к воротам.
Всю ночь проворочался без сна. «Забыли они что-то… Что-то главное. И эти шоферы и мальчишки… Хотя при чем тут дети! Со взрослыми что произошло? А какая, собственно, разница между шоферами и этими мальчишками?! По-моему, никакой…»
С трудом уснул под самое утро.
Жена вошла в комнату в тот момент, когда он прикреплял к парадному кителю, где-то у живота, сорок шестую награду.
Не дав ей изумиться, подполковник в отставке предупредил:
— Не начинай теперь… Сама знаешь, без нужды не достаю их. — И Бакаша нежно, трогательно приложил ладони к орденам и медалям. Их тяжесть оттягивала китель, и воротник давил на тощий затылок исхудавшего за последнее время подполковника.
По улице он шел с таким видом, что прохожие невольно останавливались. Правда, люди глазели бы, даже если бы он старался пройти незаметно, — а как не подивиться человеку, который в будний день, с утра пораньше, украсил грудь боевыми наградами!
Бакаша не спешил. Впервые за все время работы опаздывал, но не торопился. Знал, с какой целью опаздывает.
— Здравствуйте, дядя Бакаша! — первыми заметили его мальчишки-партизаны.
Бакаша ответил улыбкой. Ребята гурьбой увязались за ним, подбежали другие, окружили — со всего квартала сошлись, Бакаша не ускорял шага.
А разъяренный Псхулухия в десятый раз звонил в гараж — жаловались с цементного завода: опять нет с утра машин! А машины не выйдут в рейс, пока Бакаша не подпишет наряды…