Гномон
Шрифт:
Я знаю многих людей, которым этого уже хватило бы для выставки — тогда, в прошлом. Если добавить пусть посредственный талант фотографа, даже сейчас этого хватило бы, чтобы сделать себе имя. А для нее это лишь декорации, элемент большей работы. Кстати:
— А что за проект?
— Увидишь, — ухмыльнулась она.
Я последовал за Энни по коридору из фотографий, на которых различные оттенки и градации не белой кожи были переданы с абсолютной ясностью, а странная неполнота того, что американцы именуют европеоидной кожей, показана чисто — впервые за всю мою жизнь. В центре лабиринта обнаружился кружок из диванов и кофейный столик. Я увидел, что нас ждет мой любимый пирог, и понял: сейчас мне попробуют что-то впарить.
— Ты знал, — спросила Энни, когда я положил в рот второй кусочек, — что правительство недавно испытывало электронные браслеты трезвости для тех, кому решением суда предписано воздерживаться от употребления алкоголя? Они проверяют пот носителя раз в полчаса. Представь себе общество, построенное на такой логике мягкого наблюдения. И попробуй ее развить.
Я не знал, поэтому лишь покачал головой. Энни пожала плечами:
— Я тоже. Об этом не кричат на всех углах. Предпочитают говорить о вещах, которые избирателей не пугают. Но это не такой большой шаг отсюда к сетевому подключению QS-браслетов [20] … — Я вообще себе не представлял, что это такое. — …Государство скажет тебе: «Эй! Хочешь курить? Пожалуйста! Но ставка твоего налога для отчислений в фонд здравоохранения растет, потому что это риск для здоровья». Или нечто в том же духе. В общем, — продолжила она, — следующий вопрос: ты знал, что есть фирма, которая занимается частными тюрьмами и работает над системой домашнего ареста, которая позволит судьям устанавливать постоянное наблюдение за арестованным? Называется СТОПП — система телеметрического оперативного предупреждения и предотвращения. Устройство имплантируется в седалищную мышцу, и, если ты делаешь нечто, что не нравится надзирателю, оно может тебя вырубить и вызвать полицию. Безупречно. Любое помещение может стать тюрьмой.
20
QS-браслеты — электронные устройства для «Quantified Self» ([количественное] измерение себя, исчисляемое Я). Движение, основанное в 2007 году Гарри Вульфом и Кевином Келли, предполагает ведение электронной записи о потребляемой пище, качестве окружающей среды, настроении, состоянии кожи, пульсе, артериальном давлении, физической и умственной активности. Создатель описал суть движения как «самопознание через сбор данных о себе с помощью технологий».
Нет, этого я тоже не знал.
— На самом деле это ответвление чудесной медицинской технологии — автоматического дозатора, способного ввести нужный препарат в критической ситуации, — противоядие для людей в странах с ядовитой флорой и фауной, например. Но малопривлекательное в коммерческом смысле, и разработчики продали лицензию ребятам из тюремной фирмы, потому что силовикам это очень нравится. Неудивительно, правда? Представляешь, можно выключить драку или бунт в тюрьме прямо с телефона.
Энни делает вид, будто выключает меня одним движением пальца по сенсорному дисплею.
— В воздухе носятся десятки подобных идей. И вся соль в том, что сами по себе они не злые и выглядят зловеще, только если их рассматривать со строго определенной точки зрения. Представь, что вместо тюрьмы можно помочь кому-то в ресоциализации, вернуть в нормальную среду, при этом защитить окружающих от срывов. Эрготерапия, импульсное управление, включенность в процесс, коллектив. По многим данным, это оптимальная среда для перевоспитания — нужен положительный контекст, в котором человек сможет расти над собой, место, где тебя будут уважать, а это куда легче для окружающих, если они точно знают, что ты не представляешь для них угрозы. Уровень рецидивизма можно сократить вдвое. Всего одно но: эй, ребята, вы вживляете в живых людей управляющую электронику. Почему тогда не всадить провод в нужную часть мозга и не стимулировать нужный отклик прямо там, где мы хотим его получить? Повторная адаптация, условные рефлексы по Павлову — только в медицинских целях, разумеется. Может, еще для насильников и прочих. Это ведь все для защиты общества, правда? Разумеется, этим дело не ограничится, рано или поздно мы получим столько людей с вживленными микросхемами, что они будут составлять значительную часть населения. А это совсем не круто. Но лучше, чем отправлять их в места заключения, чтоб они там делали пепельницы. Это намного хуже. Или нет?
Энни вздохнула. Я уже и сам запутался. То есть интуиция мне подсказывала однозначное решение, но я не склонен доверять интуиции, рожденной при слабом гормональном фоне и на основании печального опыта. А моя внучка продолжала ровным и беспристрастным тоном:
— О таких вещах нужно думать сейчас, прежде чем мы их создадим, иначе в какой-то момент увидим, как они происходят вокруг. Если это плохая штука, а деньги уже вложены и власть на них поставила, намного труднее откатить назад. К примеру: мы сейчас работаем над системой распределенного голосования. Было бы здорово, если бы у нас постоянно шел референдум по всем вопросам, правда? А что, если мы создадим среду, в которой можно узнать волю большого числа людей в любое время и по любому вопросу? Ведь это настоящая демократия. Что, если ты каждый вечер будешь голосовать по нескольким вопросам и так на самом деле управлять страной? И мы ее создали. Теперь у нас есть система, которая может это делать. Это сложнее, чем ты думаешь: распределенная система голосования в реальном времени. Сложно с инфраструктурой. Нужно получить голос и запись голосования так, чтобы было нельзя его проследить обратно к конкретному индивиду, потому что иначе начнутся проблемы. Тайна голосования — одна из основ демократического процесса, чтобы ты всегда мог голосовать так, как хочешь, без внешнего вмешательства и давления. С другой стороны, нужно сделать так, чтобы эту систему нельзя было просто заспамить. Мы же не хотим, чтобы кто-то сел на свой телефон и задницей проголосовал за то, чтобы вдвое сократить расходы на образование, например. Чаще всего люди думают, что самое сложное — обеспечить безопасность голосования. Думают о подлогах и обмане. Жутко то, что сейчас у нас почти нет никакой системы безопасности в системах опросов общественного мнения. У тебя ведь не требуют паспорт перед кабинкой, верно? И все отлично работает. Ждешь обмана, но его почти нет. Может, когда-нибудь и будет, тут ведь как: доверяй, но проверяй. Не стоит сразу закладывать в систему уязвимости. И как причина отказаться от проекта — это просто ерунда. В общем… у нас есть эта система. Она существует. И вдруг мы подумали: «Постой-ка. О чем мы говорим? Что же мы сотворили? Самую демократичную систему в мире построили или просто свели закон и правительство до уровня телешоу „В Британии есть таланты“?» И еще: «Что, если кто-то сможет обойти наши настройки безопасности? Сколько будут стоить такие данные и как их можно использовать?» Чтобы выудить дополнительную стоимость из массовых опросов, нужно знать, кто за что проголосовал, и многим это не страшно, потому что только слабым нужна возможность спрятаться. Потом у нас случилась мутная история с одной секретной конторой, попытавшейся нас купить целиком и на корню. Как только мы выложили в общий доступ демо-ролики, они явились рано утром и предложили кучу денег. Мы всем позвонили, известили акционеров, выставили вопрос на голосование, и они сказали — нет. Точнее, сказали «черта с два», чем очень меня порадовали. Иначе история могла принять весьма мрачный оборот. И тогда я задумалась: что, если таким образом выстроить всю страну? С этими устройствами, системами, возможностями. Просто решить, что приватность, тайна личной жизни — не так важно на этом уровне; в Штатах многие примерно так и думают сейчас, у них там сильное антиэтатистское движение. Вот и получается нечто вроде супергосударства в частной собственности, но их это не беспокоит, ведь это не ненавистное правительство. Но именно об этом я и задумалась: а что, если будет правительство? Какой тогда станет страна? Вообще что-нибудь получится? Для большинства людей почти все время будет отлично. Но в этой системе заложена возможность превратиться в чудовище. И неизбежно возникнут… полупрозрачные зоны, где все может покатиться в очень плохом направлении. Превратиться в кошмар… Отсюда мы и начали. Что, если выстроить весь мир таким образом?
Вот так все и было, сказала Энни. Эта идея взорвалась у нее в голове, и теперь она видит, понимает, как все должно работать: игровая среда — неотразимая, новая, странная, которая в то же время донесет до общественности ряд новых идей и технологий, которые уже существуют, так что люди задумаются о них — в практическом и моральном смысле. Ну и надерут кому-нибудь задницу, потому что это всегда весело.
— В этой среде больше нет приватности, нет частной жизни. Любое действие видит Система, она может в любой момент к тебе обратиться и потребовать отчета. Посреди идеального мира, где власть и вправду принадлежит народу, а правительства как такового почти нет, возникнет тонкий налет ужаса — допросные машины, получившие одобрение большинства; алгоритмы, которые видят все, что ты делаешь, и хотят знать, почему ты это сделал, анализируют твои действия с точки зрения страховых рисков и самого тебя рассматривают как элемент поведенческой экономики. Система присваивает твоей жизни числа и вероятности, знает, что ты сделаешь, что можешь сделать, даже то, что ты сделаешь «только в крайнем случае», прежде чем ты об этом задумаешься. Предположим, у тебя есть латентная склонность к бунту, вызванная несчастным детством. Однажды ты делаешь что-то, в чем можно усмотреть едва ли намек на бунт, — и в тот же миг тебя забирают и исправляют, прежде чем ты созреешь для настоящего нарушения. А в центре этого лабиринта — чудовище.
— Какое чудовище? — спросил я.
Она ухмыльнулась, и я понял, что этого вопроса она от меня и ждала. Это был крючок, проглотив который я буду играть до тех пор, пока все не выясню. От вопроса она отмахнулась, мол, потом, и посмотрела на часы.
— Давай я тебе кое-что быстренько покажу. Это не наша, а одна из больших игр, которые уже вышли на рынок.
Она повернулась к одному из огромных экранов — белых, геометрически-правильных — и щелкнула по нему, начала с ним возиться. Потом усадила меня в кресло, так что экран — чистый, как лед на поверхности озера, — заполнил все поле зрения: я увидел крошечного гомункула, стоявшего на широкой красной равнине. Похоже на Аризону или (хоть я там никогда не был) на австралийский буш. Вокруг него бурлила толпа сказочных созданий, но Энни быстро вывела человечка из толчеи, повела вверх по склону холма, так что вскоре он оказался один на вершине и стоял, глядя на запад. Она усадила его на землю, а сама подвинула свое кресло ко мне, и мы вместе смотрели на закат в этом странном месте под названием Пустоши. Небо глубокое и сочное, вдали синеют горы, на юге раскинулся пышный оазис. Мимо пролетели птицы, а потом летучие мыши; солнце скрылось, уступив место ночи, а когда чуть позже взошла луна и начался дождь, я осознал, что мы молча смотрим уже около получаса. Колсон принес свежий чай, и Энни выключила машину.
— Красиво, — сказал я. Раньше мне и в голову не приходило, что компьютерные игры могут быть красивыми, точнее, что кому-то есть дело до их красоты. Я помялся и добавил: — Ты мне… расскажешь больше о своей игре?
— Проект «Гномон», — вклинился Колсон.
— Он всему хочет присвоить тайное наименование, — закатила глаза Энни. — На случай, если кто-то похитит наши планы и — даже не знаю — украдет название, а остальное бросит? Пиратский ребрендинг?
— Систему безопасности нужно выстраивать с первой минуты, — без тени смущения парировал Колсон. — Когда поймешь, что этим следовало заняться, будет уже поздно. Плюс: мне нравится это название, оно ни на что не похоже и обращает на себя внимание.
— «При свидетеле», — твердо сказала Энни. — Наш проект называется «При свидетеле». У него огромная поддержка. Инвесторы в восторге. Движок будет потрясающий. Но у меня есть проблема, — добавила она и бросила на меня взгляд. — Игра должна выглядеть совершенно непохожей ни на одну прежнюю. Нечто, чего еще никто никогда не видел. Мне нужен настоящий талант, который бы взялся за дизайн. Человек с неожиданным взглядом, которому я могу доверять, и при этом настоящий художник. В идеале — художник с именем, чтобы стоило объявить о нем, и сразу начались обсуждения, пересуды. Это облегчит мне работу.
Боже, подумал я, вот это задача. Нужно быть идиотом, чтобы за такое взяться, и гением, чтобы справиться. Но какой вызов. Какое веселье!
Ей нужна рекомендация. И я стал перебирать в голове людей, которые смогли бы сделать нечто подобное. Тут нужно думать об архитектуре и обществе, истории и ее кровавых тупиках. В идеале — человек, который своими глазами видел такую историю, а не только читал о ней. Плевое дело — склепать типичный фашистский манеж для этой игры, и выглядеть будет неплохо, но быстро протухнет. Не передаст и малой толики того, о чем Энни говорила. Игра должна быть органичной, чтобы каждый ее визуальный аспект отбрасывал глубокую тень главной темы; изображение должно течь, меняться в такт с тем, что происходит в сюжете, согласно теме и тональности. Нужно все себе представить в любое время дня, при любой погоде, и в каждом образе — нездешнее ощущение: жесткие, нечеловеческие грани и неуместные пропорции; бескомпромиссная антиархитектура. В центре города стоит одно здание, в котором есть то, что мне нужно: белая бетонная громадина, острые углы и плоские площадки, с которых во время дождя ветер иногда сдувал потоки воды на пешеходов внизу. Внезапный холодный душ, если тебе не повезло оказаться в этом месте в неудачное время. Владельцам пришлось выбить разрешение и установить пластиковый навес по всей длине строения, так что теперь весь тротуар под зданием оказался в полутьме в любое время года, а летом там царила удушающая жара. Да. Вот так, и больше, намного больше. Чтобы родилась душа.