Гномон
Шрифт:
— Не знаю. Не могу сказать. Дольше, чем обычно. Намного дольше. А почему ты сама не посмотришь? — говорит он, кивая на потолок.
Нейт понимает, что желает услышать ответ человека. Она не хочет увидеть его на экране. Хочет услышать, как его произносят. Вслух.
— Черт, — шипит она.
Она была уверена, что Лённрот ошибся. Хотя нет, не была. Но все равно надеялась.
— Только ты не об этом должна спрашивать.
— А о чем я должна спрашивать?
— Как она смогла загрузить в свой мозг ложную память такого уровня? Кто может такое сделать?
— Кто может?
— Ну, до сегодняшнего дня я бы сказал, что никто.
Секунду ей не хочется уходить. Табмен безопасный,
— Ты что-то невеселая, — говорит он.
— Я одно и то же делаю снова и снова. Не работает.
Словно мы оказались в плену двухмерной плоскости.
— Понимаю, работа следователя. Ну, или взросление. Или определение безумия. Тут мнения расходятся.
— Ох, спасибо.
— В некоторых кругах я известен как очень духовный человек.
— А эти круги получают помощь, которая им нужна?
— Упражнения делай, — повторяет Табмен, провожая ее к выходу.
И — как никогда прежде — коротко обнимает ее, точно обеспокоенная мать, прежде чем закрыть дверь.
Инспектор входит в лифт, поднимается на три этажа, идет по синей полосе на полу к комнатам дознания. Миновав четыре из них, она входит в пустую пятую и включает свет. Прежде она всегда ходила по этому зданию с чувством гордости, но не теперь. Теперь это место преступления, и злодеяние — она почти уверена, что это было злодеяние, пусть Диана Хантер и спровоцировала его, — пятнает стены и отравляет воздух. Тревога усиливается, когда теплый яркий свет заполняет комнату дознания от прикосновения ее пальцев к выключателю. Пустое кресло в центре — эргономичное, подстраиваемое и выверенное под самые успокаивающие контуры по меркам большинства населения — стало в ее глазах чем-то хищным, так что вспомнился старый лабораторный эксперимент «Проволочная мать». В нем мышат убеждали, что их родительница — бритвенно острая конструкция, и они поверили, принимая еду и вознаграждение за приближение к ней, вскоре привыкли к неизбежным ранениям. Анализ показал, что со временем их мозги начали воспринимать увечья как форму любви.
Инспектор вздыхает, узнает след реакций Дианы Хантер на эту комнату, наложившийся на ее собственные. Она набирает полную грудь воздуха. Этот феномен сотрудники Свидетеля называют «глазировка», как на торте; научное сообщество полагает, что его не существует. Идентификация неизбежна, но изменение структуры личности — нет. Она не Хантер. Хантер — не Нейт. Одна жива, другая мертва, и единственная связь между ними — запись, не более живая, чем вощеный цилиндр. Она пришла сюда не случайно, у нее есть цель: выяснить правду, свершить правосудие. Только это ей и нужно, чтобы вернуть себе твердое понимание того, кто она на самом деле.
Нейт прикасается пальцами к сенсорному экрану. Каждое прямое нейральное дознание записывают камеры снаружи так же неизбежно, как изнутри, чтобы лучше понимать причины несчастных случаев и задержек. Информация становится доступна общественности, но получить к ней доступ могут не все. Как и в случае других данных с ограниченным распространением, каждый может обратиться с запросом на просмотр, но обязательно предъявить кворум избирателей, обосновавших причину запроса. Разрешение обычно выдается, кроме случаев, когда собираются откровенные зеваки. В данном случае дело еще находится в производстве, а значит, попадет в общий доступ лишь после того, как инспектор закончит расследование, хотя надзорная группа, выбранная случайным образом из граждан, которые были сочтены здравомыслящими и рациональными, может собраться, чтобы получить доступ к ее файлам, если возникнет острая необходимость. Сотрудники Свидетеля обладают определенной независимостью в работе, в полном соответствии с положением, которое в быту именуется принципом Ван Риппера: «Пусть работу делают лучшие, и не мешай им, заглядывая через плечо».
Разумеется, она могла бы просмотреть запись откуда угодно, но раз оказалась здесь, посмотрит отсюда. В том месте, где все произошло.
Не обращая внимания на физическую боль, инспектор опускается в кресло в центре комнаты. Тут же зажигается центральный монитор, а когда она закрывает глаза, воспроизведение накладывается поверх ее чувств. Инспектор смиренно вздыхает: архивная запись сохраняется в среднем качестве, и смотреть ее — как полировать зуб.
Нейт запускает воспроизведение и видит комнату с точки зрения Свидетеля, глазами архивных камер, утопленных в стены и потолок. В следующий миг не сопротивляющуюся Диану Хантер поднимают и усаживают на то место, где сейчас находится тело инспектора.
Нейт переключается между важнейшими звеньями в цепи решений, которая привела к смерти Дианы Хантер. Она видит, как это произошло. Смотрит, как техники отмечаются, а затем сваливают на пол форменные куртки и ботинки, уходят, а им на смену являются другие. Таймеры на мониторах переходят со спокойно-зеленого к тревожно-желтому, потом к пронзительно-красному и наконец к светло-синему, который символизирует что-то вроде идейного замешательства. Когда этот код писали, никто не думал, что цвет появится на экране, поэтому у него нет соответствующего языкового сообщения. Инспектор воображает, что кто-то из разработчиков в прошлом выбрал синий в том смысле, что «мы в синем море, без руля и ветрил».
Время записи бежит — она то замедляет его и ныряет внутрь, то отступает и проматывает, — лица меняются, но центр неизменен: Диана Хантер, безмолвная и неподвижная в кресле.
Но ее расслабленная поза — обман. Она вымотана, выгорела, истратила последние резервы под напором постоянных искусственных стимулов в мозгу. У нее в крови плещутся гормоны стресса, органы не способны толком работать. Она не спала. Людям нужен сон, но он не предусмотрен процедурой прямого нейрального дознания, потому что никогда прежде такой проблемы не возникало. Нейт пытается вообразить, каково это — почти двое суток бороться в собственном мозгу с врагом, которого невозможно победить, от которого не сбежать: война на истощение, в которой сама Диана стала одновременно осажденным защитником и полем боя.
Ерунда какая-то. Что ей нужно было скрыть настолько, чтобы выносить это, если не вечно, то, по крайней мере, так долго? Не может же человек быть настолько упрямым, чтобы умереть из принципа? У нее была мирная жизнь, чудесный дом. Она общалась с соседями, вела меновую торговлю и заключала черные сделки, чинила и заново использовала старые вещи. У нее была подпольная школа для маленьких отказников, местных детишек, которым она читала умеренно неподходящие истории. Сама Нейт помнит некоторые из них с детства: безобидные шуточные сюжеты, построенные на инверсии ценностей: добрые чудовища и противные рыцари. Диана Хантер злилась, но прежде добивалась своего, и там, где ее не любили, оставляли в покое. Зачем ей так запираться?
За такое время родные могли бы сбежать. Друзья — соучастники, заговорщики — скрыться. Но этого не произошло. Никто не пропал бесследно. Все на месте, все при деле, все спокойны. Никого ее смерть особо не потрясла. Мир идет дальше так, будто не было на свете никакой Дианы Хантер — печальный итог для целой жизни?
Значит, была какая-то тайная цель, необходимость выиграть время для соратников, чтобы они сменили пароли, цель, средства. Чтобы успели нанести удар!
Вот только удара не было.