Гобелен
Шрифт:
Джейн рассмеялась.
– Вас забавляют мои телодвижения? – возмутился Джулиус, беря флягу.
– Нет – ваши выражения. Не перестаю удивляться многообразию способов сказать, что испытываешь боль, в то время как существует одно нормальное слово.
Джулиус несколько опешил, задумался над сказанным. Глаза его постепенно округлялись.
– Мне жаль, что я оскорбил ваши уши, Джейн. Леди вашего положения не должна выслушивать такие слова.
– Не надо пафоса, Джулиус. Пейте лучше бренди.
Джулиус повиновался, сделал три глотка.
– Еще! – скомандовала Джейн.
Он
– Нельзя, а то опьянею. Напоите Джона. Бедняге пока ни к чему ясное сознание.
Джейн влила обжигающий напиток в рот с побелевшими губами. Ее покоробило, что вкус бренди оказался знаком юноше – едва живой от боли, Джон Беллоу, тем не менее, жадно приложился к фляжке. Джейн шептала Джону успокаивающие слова, пока голова его не поникла. Он пробормотал что-то нечленораздельное и погрузился в сон.
– Вот и хорошо, – заключил Джулиус.
– Сколько у нас времени на отдых?
Он полез в жилетный карман за часами на цепочке, щелчком открыл крышечку, вздохнул.
– Любая цифра, которую я назову, разочарует вас, Джейн. Впрочем, обещаю следить за течением минут. Хотите вздремнуть?
Джейн дрожала мелкой дрожью. Теперь, когда наметилась передышка, несчастное тело Уинифред получило возможность восстать против испытаний, которым его столь жестоко подвергали.
– Думаю, лучше не расслабляться.
Джулиус шагнул к ней, скорчившейся на полу, взял за руку.
– Да у вас лихорадка!
– Обычный озноб.
– Я мог бы согреть вас, если, конечно, вы не усматриваете в этом предложении дурного подтекста.
Джейн нервно хихикнула.
– Опять вы надо мной смеетесь, – смутился Джулиус, помогая ей распрямить спину.
– Простите.
Джейн как раз вспоминала, в каких выражениях мужчины предлагали ей близость. Фраза Джулиуса оказалась самым удачным вариантом.
Джулиус распахнул свой просторный плащ, обнял Джейн за плечи, привлек к себе на грудь, и Джейн обнаружила, что совершенно неосознанно обвила его великолепный торс слабыми руками Уинифред Максвелл. Так они стояли, молча и недвижно, впитывая тепло, но осознание близости тел было настолько острым, что домишко вдруг показался крохотным и тесным до удушья. С другой стороны, Джейн мысленно признала: это единственное место в мире, где ей хочется находиться в данную минуту.
– От вас очень приятно пахнет, – вздохнул Саквилль. – Что это за аромат?
– С французского переводится как «Пепел фиалок», – отвечала Джейн. – Два флакончика этих духов подарила мне во Франции королева Мария-Беатриса. Духи по ее распоряжению были изготовлены специально для меня, когда я осиротела. Просто моя матушка любила фиалки, а ее величество любила мою матушку, вот и заказала парфюмерам аромат, который напоминал бы мне о покойной родительнице.
– Сколько вам было лет, когда скончалась ваша матушка?
– Девятнадцать [7] . Я тогда еще не знала Уильяма.
– Жаль, что я не встретил вас в ту пору.
– Интересно, что думает о нашем уходе миссис Бейли? – усмехнулась Джейн, чтобы разрядить атмосферу, чересчур сгустившуюся в тесных стенах приюта дровосеков. Щекой Джейн прижималась к груди Джулиуса; говорить
– Наверняка миссис Бейли подозревает какую-то интрижку, – заметил Саквилль.
– Джулиус…
– Да?
7
Так у автора. На самом деле мать Уинифред Максвелл (1680–1749), леди Элизабет Герберт, урожденная Сомерсет, родилась в 1633 и умерла в 1691 г., т. е. когда Уинифред было одиннадцать лет.
– Вы верите в судьбу?
– Верю.
Он поменял позу, чтобы видеть лицо Джейн. Его черты исказила внутренняя борьба – он явно хотел сказать нечто важное, но прежде отвел Джейн от спящего Джона Беллоу – в самый дальний угол домишки, куда не достигал дневной свет, сочившийся из оконца, под которым, в густых тенях, были свалены поленья. Спиной Джейн ощутила бревенчатую ребристость стены, когда руки Джулиуса прижали к этой стене ее плечи. Глаза привыкли к сумраку, но Джейн запуталась в просторном плаще… а может, погрузилась в другой мир – не свой мир, тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, и не мир Джулиуса, тысяча семьсот пятнадцатого года, а мир совершенно новый, не насчитывающий ни веков, ни тем более тысячелетий. Этот мир принадлежал только им двоим.
– Я верю, что наша встреча была предопределена судьбой, – прошептал Джулиус.
У Джейн дух занялся. Вот оно! Она допустила ситуацию; более того – сама напросилась, вызвавшись сопровождать Саквилля. Теперь он распахнул перед ней сердце, и она должна решать – принять ли его страсть или дать от ворот поворот. В последнем случае, чувствовала Джейн, Саквилль навсегда замкнет свою душу. Сосредоточиться мешал страх Уинифред перед тем, что могло вот-вот случиться, а также бессилие «хозяйки» тела Джейн препятствовать этому событию. Вдобавок над Джейн тяготела ответственность за жизнь Уильяма Максвелла и за жизнь его далекого потомка, полностью зависящую от спасения графа. Все эти люди зависели от нее – да еще и Сесилия, которая уже, должно быть, ногти грызет от волнения за свою подругу.
Получается, Джейн все ставит на карту из-за своей женской слабости.
– До встречи с вами я никогда не теряла контроль над собой от близости мужчины, – произнесла Джейн, подведя итог всем своим колебаниям.
Именно этой фразы и ждал Джулиус Саквилль – ибо не успели смолкнуть последние звуки, как он потянулся к подбородку Джейн.
– Мне необходимо вновь отведать ваших губ, Джейн. Знаете, в дилижансе я чуть с ума не сошел. Что за пытка – сидеть в такой близости от вас, думать только о вас – и слушать глупую болтовню пассажиров!
Почему эта возмущенная тирада прозвучала как любовное признание? Почему любовные признания и клятвы Уилла никогда не имели на Джейн подобного воздействия? Почему рядом с Уиллом Джейн постоянно мучили противоречия, а здесь, в убогом приюте дровосеков, с почти чужим мужчиной, ее охватила нежность – и непреодолимое желание принадлежать ему, любить его?
– Там, в дилижансе, вы были словно вожделенное пламя очага, – призналась Джейн. – Я жажду вашего тепла. Я не выдержу, если не получу его.