Гоблины в России
Шрифт:
Гастарбайтерам же до вывоза творения Ркацители вообще не было никакого дела, им бы самим впору удержаться в Москве, везут - и пускай везут. Значит надо. Так что, дорогу от Москвы до Растюпинска автопоезд преодолел медленно, но без приключений, а посему, не будем на этом моменте останавливаться и перенесемся на сутки вперед, прямо в гараж брата Даниила, конечный пункт следования многострадального Медного Гоблина, которому так и не было суждено стать Крысославом.
Глава 13
Свои люди, сочтемся!
На первый-второй рассчитайсь!
Сборник цитат "Слово и дело"
Сентябрьское утро красило нежным абрикотиновым цветом провинциальные заборы Растюпинска, когда Медный Гоблин и сопровождающие его физиономии прибыли, наконец, к месту временного содержания и реставрации неотгруженного заказчику шедевра монументального искусства.
Несмотря на раннее утро, владелец гаража, Даниил совместно с потерявшим в очередной раз любовь, а вместе с ней заодно и и силу воли, братцем Василием предавались пьянству и печали. Обрусевший гремлин Бугивуг изо всех сил поддерживал братьев в этом исконно русском занятии, может быть, по природной склонности, а может - из чувства международной солидарности. Впрочем, какая тут солидарность, если за время проживания на свалке гремлин совершенно пропитался провинциальным духом и даже выучился играть на балалайке, которую искренне считал русским народным инструментом, с чем, однако, можно поспорить.
Безусловно, балалайка уникальный инструмент. Прежде всего, ни у одного народа мира не существует инструментов треугольной формы, заметьте это, пожалуйста. Все струнные музыкальные инструменты по форме и сути своей женственны, а стало быть - округлы. А три струны? Даже у банджо, и то минимум четыре! Так что, балалайка является исключением из общего правила, что позволяет сделать некоторые далеко идущие выводы. Ну, скажем о том, что балалайка инструмент, безусловно, сакральный, о чем говорит наличие у него трех углов и трех струн, а во-вторых - вообще нечеловеческий. Скорее всего, этот инструмент был подброшен древним русичам некими таинственными пришельцами, с целью посмотреть, что из этого получится. С тех пор число "три" является священным числом русской, российской и даже россиянской цивилизаций. Судите сами - пьют у нас на троих, считают до трех и, хотя и говорят, что третий лишний, но на практике чаще звучит - третьим будешь?
Но оставим лирические отступления, вернемся в гараж, где как раз пьют. Разумеется, на троих, и, разумеется, по серьезному поводу. А как же иначе? Пьют, играют на электрогуслях и наяривают на балалайке. Кстати, на балалайке именно наяривают, а не играют, то есть, если и играют, то с особой яростью, или, иногда бренчат.
"Наяривать" и "ярость" - безусловно однокоренные слова. "Бренчать" тоже имеет сакральный смысл, слово это однокоренное со словом "бренность", вас это не наводит на мысли? Меня лично наводит, но я изо всех сил борюсь с всякими незваными наводчиками - что я им, зенитное орудие на танкоопасном направлении, что ли - и поэтому возвращаюсь в гараж братца Даниила, чтобы вместе с вернувшимися из похода на Москву братками, выяснить, наконец, по какому поводу развернулась эта явно внеплановая утренняя пьянка.
Так что, просто примем к сведению, что этим утром на балалайке в авторемонтной мастерской яростно играли что-то невероятно бренное. Интересно с какого такого перепуга?
Пока Мальчиш с Безяйчиком командовали маневрами довольно-таки большой автоколонны, привезшей Медного Гоблина в Растюпинск, то есть, фурой и автокраном, Иван подошел к распевающей печальные народные песни троице и сказал:
– Ну, здорово, орлы! Чего это вы с утра так набрались?
Орлы невнятно клекотнули в ответ и нестройно затянули:
"Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод и ел я селёдку..."
На этом месте Бугивуг ненадолго прервался, отложил свой яростно-бренный инструмент, пошарил вокруг себя мозолистой дланью, вытащил наполовину обглоданный селедочный хвост и стал его печально жевать.
Пока он жевал, Даниил с Васькой успели сообщить от лица вскормленного селедкой ямщика, что:
"И крепко же братцы в селенье одном,
Любил я в ту пору девчонку..."
Подробности любви ямщика и прекрасной селянки остались неизвестными широкой публике, потому что Бугивуг отбросил в сторону селедочный хвост и снова взялся за балалайку. Под душераздирающую трель русского сакрального инструмента он, пропустив пару-другую куплетов, потребовал от окружающих жалостливым ковбойским фальцетом:
"Налейте, налейте скорее вина,
Рассказывать нет больше мочи!"
На этом песня закончилась, и нетрезвая троица выжидающе уставилась на Ивана.
Иван сообразил, что братцы его, да и Бугивуг очевидно тоже находятся в крайне опасном состоянии, именуемом в России "недопоем". То есть, мировая скорбь полностью затопила их души и на этой скорби их, как бы, заклинило, то есть, для того, чтобы осознать все безобразие своего состояния, они с одной стороны были слишком трезвы, а с другой - наоборот.
– Безяйчик!
– воззвал Иван.
– У нас выпить что-нибудь есть?
– В бардачке, - коротко бросил Безяйчик, занятый застропливанием Медного Гоблина.
Иван полез в бардачок "Копейки", выудил оттуда сначала пистолет Стечкина, а потом непочатую бутыль водки "Ямщик" с весело летящей птицей-тройкой на этикетке. Из этой бутылки он аккуратно отмерял три раза по полстакана и вручил автомеханикам.
– Бум!
– сказали Даниил, Васька и Бугивуг, и сдвинули стаканы. Бума, однако, не получилось, потому что стаканы были пластиковые и к бумканью непригодные.
– За Санька!
– почти трезвым голосом печально сказал Даниил, и все сосредоточенно выпили, старательно занюхав водку черными корочками и высохшими лещиными потрохами.