Год 1943 - «переломный»
Шрифт:
В районе Красноармейское с утра 20 февраля соединения 40-го танкового корпуса генерала Хейнрици начали охватывать с востока и запада подвижную группу ЮЗФ. Генерал Попов, оценивая положение как весьма опасное, в ночь на 21 февраля обратился к командующему фронтом с просьбой отвести войска группы на 40–50 км к северу от Красноармейского. Однако Ватутин, имея перед глазами сведения о крупной перегруппировке войск группы армий «Юг», любую поступившую информацию по-прежнему втискивал в рамки полюбившейся ему версии: противник создает бронетанковый заслон, наподобие ростовского, чтобы обеспечить отход своих главных сил за Днепр. Поэтому задачи 6-й армии и подвижной группы не менялись, они должны были продолжать наступление: дивизии генерала Харитонова — форсировать Днепр и овладеть Днепропетровском и Днепродзержинском, танковые корпуса Попова — городами Сталине, Запорожье,
«До сих пор остается загадкой, — удивляется генерал Штеменко, — как это Ватутин — человек, безусловно, осмотрительный и всегда уделявший должное внимание разведке противника, на сей раз так долго не мог оценить размеры опасности, возникшей перед фронтом. Объяснить такое можно лишь чрезвычайной убежденностью в том, что враг уже не в состоянии собрать силы для решительных действий. В действительности же до этого было еще далеко. Гитлеровские генералы не собирались уступать нам победы». Товарищ Сталин как-то назвал такое состояние «головокружением от успехов».
Не один Ватутин обманулся. А генерал Голиков? Ведь он, кроме всего прочего, — еще и «герой невидимого фронта», перед войной два года возглавлял Главное разведывательное управление, мог бы чему-нибудь и научиться. А маршал Василевский и весь его Генеральный штаб? Вообще-то, разведка у нас вроде бы была и на страницах романов из серии «Военные приключения» свершила немалое количество подвигов. Но почему-то буквально всю войну мы ничего не знали о замыслах противника, его силах, экономическом потенциале, а если и добывали что-то сугубо секретное, то оно оказывалось «дезой» (которую немцы, в частности, щедро скармливали Шандору Радо и всей «Красной капелле»). То ли наша разведка не умела добывать достоверные сведения, то ли не принимала их на веру, то ли «Юстасы» докладывали так, чтобы нравилось начальству, то ли начальство трактовало информацию так, как ему нравилось (когда, к примеру, по глупой случайности на столе у Сталина оказался план операции «Блау»).
«Какие имелись данные или признаки, которыми можно было бы объяснить убежденность командования Воронежского фронта в том, что противник «бежит за Днепр»? Пожалуй, никаких… — вторит маршал Москаленко. — Остается лишь считать, что у штаба Воронежского фронта в середине февраля не было ясного представления о противнике».
Манштейн 21 февраля впервые «испытал облегчение». В зоне проводимой им операции противник сам совал голову в намыленную петлю: «Мы, наконец, находились на пути к овладению инициативой. В сравнении с этим было бы не так уже важно, если бы за это время противник несколько продвинулся в направлении на Киев и севернее его». Стабилизировалась обстановка на правом фланге: «Вклинение советского 4-го гвардейского механизированного корпуса в центре Миусского фронта смято стремительной контратакой 16-й мотопехотной дивизии и частей 23-й пехотной дивизии. Советский корпус был окружен южнее Матвеева кургана й почти полностью уничтожен; весь личный состав взят в плен». В районе Дебальцево закончилась ликвидация 7-го гвардейского кавалерийского корпуса, его остатки «вынуждены были наконец сдаться». На восточном фланге группы армий немецкие дивизии прочно удерживали рубеж на реке Миус.
(По поводу кавалерийского корпуса генералы Лелюшенко и Хетагуров измышления немецкого фельдмаршала с негодованием опровергают и утверждают, что корпус они спасли. Командарм, по его словам, ночами не спал, все думал, как помочь конникам генерала Борисова, советовался с подчиненными и в конце концов понял, что корпус надо выводить из окружения. Однако командование фронта на просьбу разрешить вывести корпус на соединение с главными силами ответило, что если положение корпуса ухудшается, то пусть он переходит к партизанским действиям. Лелюшенко снова подумал, представил себе голую зимнюю степь, партизанствующую среди терриконов без боеприпасов и фуража кавалерию и пришел к выводу, что «такие действия были невозможны». Надо все-таки выводить. На этот раз начальство решение утвердило. И вот, то, что не получилось сделать всей 3-й гвардейской армии с тремя танковыми корпусами, легко удалось одному стрелковому корпусу: «На узкий участок фронта мы стянули все, что могли, из наших артиллерийских средств. Одновременно подготовили атаку 14-го стрелкового корпуса. С кавалеристами были согласованы по радио соответствующие сигналы, опознавательные знаки. И все удалось, как было задумано… В результате встречных
22 февраля обстановка в полосе действий правого крыла Юго-Западного фронта еще более осложнилась. В контрнаступление включился 48-й танковый корпус генерала фон Кнобельсдорфа, наносивший удар из района восточнее Синельникова в общем направлении на Павлоград, навстречу танковому корпусу СС. Войска 6-й советской армии попали в крайне тяжелое положение. Ее правофланговые соединения, отражая яростные атаки вражеских танков и пехоты, вынуждены были отходить на восток. Некоторые из них — 267-я стрелковая дивизия и 106-я стрелковая бригада — оказались в окружении. 25-й танковый корпус, продолжая выполнять наступательную задачу, выдвинулся к Запорожью; его части оторвались от основных сил почти на 100 км, лишились возможности получать горючее, боеприпасы и продовольствие.
К исходу 23 февраля части 48-го танкового корпуса и 1-го танкового корпуса СС соединились в районе. Павлограда и перехватили пути отхода на восток. Одновременно головные подразделения дивизии «Дас Рейх» и «Мертвая голова» встретились в Вербках и, захлестывая петлю, двинулись на Лозовую, 40-й танковый корпус, подавив последние очаги сопротивления в районе Красноармейского, обходя с двух сторон Барвенково, — к Изюму, 48-й танковый корпус — на Тарановку. Таким образом, немецкие танковые соединения восстановили единый фронт и повели наступление на север и северо-восток.
Командование Юго-Западного фронта доложило в Москву о том, что противник, задействовав значительные силы, прорвался в полосе 6-й армии и подвижной группы. Однако решения на отход войск фронта ни в этот день, ни в следующий не последовало. Не замеченная вовремя угроза перерастала в катастрофу.
Войска 40-й армии Воронежского фронта продолжали «работать по плану» и 23 февраля освободили Лебедин и Ахтырку. Танковый корпус Кравченко достиг района Опошня. Штаб Голикова, «несколько опережая события», отрапортовал заодно об освобождении города Сумы, который якобы взяла 38-я армия. Об этом было объявлено в сводке Совинформбюро. 69-я армия форсировала реку Ворксла в 40 километрах севернее Полтавы. Ее 180-я стрелковая дивизия захватила плацдарм на западном берегу.
Тем не менее, все еще не желая отказываться от наступательных планов, Ставка приказала Воронежскому фронту оказать помощь генералу Ватутину. С этой целью главные силы 69-й и 3-й танковой армий получили приказ произвести перегруппировку и нанести удар на юг во фланг танковой группировке противника. Генерал Голиков уточнил задачи: армии Казакова повернуть на Карловку, армии Рыбалко — на Красноград. Однако удар не достиг поставленных целей, поскольку здесь неожиданно «нашлась» дивизия «Лейбштандарт», прочно ставшая в оборону севернее Краснограда.
«Враг легко отражал все трудные попытки продвинуться вперед, — вспоминает М.И. Казаков. — Мы только еще больше ослабляли себя, растрачивая и без того скудные силы… 25 февраля наступление 69-й и 3-й танковой армий выдохлось и замерло на рубеже Рублевка — Чутово — Староверка. Но штаб фронта не хотел мириться с этим. Через несколько дней 69-я армия получила приказ о возобновлении наступления в юго-западном направлении с целью овладения Полтавой… На какой успех могла рассчитывать 69-я армия при наступлении на Полтаву? Рискованно было предпринимать такое наступление, имея на фланге в районе Карловка и Красноград крупную танковую группировку противника». Задачу на овладение Полтавой получил и генерал Москаленко. В переданном ему боевом распоряжении утверждалось, что для этого сложилась самая благоприятная обстановка, а «значительные силы противника» уже начали отход. 40-я армия все больше «проваливалась вперед» с необеспеченными флангами, полоса ее наступления перевалила уже за 200 километров, а разрывы фронта слева и справа достигли 50 километров: «Это было только началом целой серии трудновыполнимых приказов… Нет слов, замыслы командования фронта были хорошие, но, к сожалению, нереальные. Они не могли быть осуществлены имеющимися в наличии силами и средствами… К сожалению, даже в условиях резко усилившегося давления противника с юга и юго-запада командование фронта продолжало верить в то, что к западу и северо-западу от Харькова он отводил свои войска за Днепр. Это видно хотя бы из того же боевого распоряжения от 26 февраля, требовавшего от 40-й армии максимального продвижения на запад, овладения г. Сумы и затем г. Полтава». Правофланговая 60-я армия упорно двигалась к Рыльску.