Год активного солнца
Шрифт:
— «Я прошу твоей любви…» — затянул Эльдар.
Тамада тут же подхватил песню.
Голос Эльдара был так же несовместим с неприятным ревом тамады, как бензин с водой.
Я уже жалел, что не выпил рог. По всему видать, до утра нам не уйти. Неловко перед другом. У него свои отношения с людьми, с деревней. «Поделом тебе!» — браню я себя и с нетерпением жду, когда мне еще раз предложат рог.
— Гитару! — вскричал Эльдар.
— Сию минуту, дорогой!
А потом длинные тосты. Один, два, три…
Потом рог…
В полуосушенном
А потом гитара.
Пока я расправляюсь с рогом, Эльдару приносят гитару. Мне до смерти хочется перевести дух, но я воочию вижу насмешливую улыбку на губах тамады (его, кажется, зовут Серго). Нет, передохнуть невозможно. Выходит, я пошел на поводу у них. Выходит, я пьян. Впрочем, неправда, что я считаюсь с ними, я просто оберегаю престиж моего друга. Эльдар настраивает гитару и уже берет несколько аккордов. Я, наверное, зверски пьян, и гитара кажется мне настроенной идеально.
— Вот так уже получше! — с улыбкой берет у меня рог тамада.
Вино расширило сосуды. Кровь, как бы сгустившаяся в жилах, весело забурлила. Мне захотелось пить езде и еще.
Я подпеваю Эльдару. Песня вроде бы сладилась.
Поднимается шофер с носилками.
Бесчувственного директора школы кладут на носилки и торжественно выносят.
Гомерический хохот с истерическими воплями.
Тамада шествует перед носилками.
Директора школы с грехом пополам сносят во двор и прямо на носилках всовывают в машину.
— Только вы, ради бога, в дом его так не вносите, не то люди умрут со страху! — доносится взволнованный женский голос.
Второй рог. Это я сам его потребовал.
— Наполняйте! — вызывающе говорю я.
Я чувствую, как сверкают у меня глаза.
Второй идет полегче, и я перехожу алаверды к тамаде. Я даже не помню, какой я сказал тост. Еще хорошо, что тамада не спрашивает, а хоть бы и спросил, мне все равно нипочем не вспомнить.
— Да здравствуют позабытые могилы! — провозглашает тамада.
Неужели это я сказал такую глупость? Как я только мог сморозить такое?.. Но ничего не поделаешь, наверное, сказал.
— Может, ты отдохнешь, сынок? — слышу я мягкий женский голос.
Я с трудом открываю глаза. Не могу понять, где я и что со мной. Потом постепенно прихожу в себя и все вспоминаю. Эльдар спит, положив голову меж двух тарелок. Тамада храпит тут же, на полу Его прикрыли одеялом, а под голову подложили подушку.
Двор прорезали два луча света. Машина въехала во двор. Я признал в ней нашу «скорую». Кто знает, сколько рейсов совершила она, пока мы спали. Машина развернулась. Два луча метнулись вниз и высветили маленькую оду с красной черепичной крышей, скрытую деревьями.
Неожиданно свет погас, и темнота вновь поглотила красную черепицу оды.
— Может, чаю выпьете? — предложил тот же голос.
Кто-то трясет меня:
— Нодар, мы уже приехали.
Я не могу разлепить век.
— Спасите, доктор! — слышу я отчаянный женский голос.
— Что привело вас в такую рань? — это уже голос Эльдара.
— Какая там рань, я вас уже часа четыре дожидаюсь!
— Так что вам от меня нужно?
Я с трудом открываю тяжеленные веки и сразу смотрю на часы. Седьмой час утра.
Мы стоим возле больницы.
Я едва вылез из машины. Ноги подгибаются, а голова гудит.
Низенькая полная женщина лет пятидесяти слезно молит Эльдара пойти с ней к больному.
— Может, вы все-таки скажете, что с ним такое?
— Вчера он пришел выпивший, сердце у него страшно болит.
— Выпивший или пьяный?
— Пьяный, доктор!
— Сам пришел или привели?
— Привели.
— Ну и что, на что же он жалуется?
— Ворочается, стонет, бормочет что-то. Время от времени кричит и испуганно таращит глаза.
— Идите скажите, чтобы он быстрее в столовку шел. Вместе опохмелимся.
— Доктор!
— Никаких «доктор». Идите и делайте, что вам сказано.
Эльдар открыл дверцу машины.
— Садись. В больнице полный порядок. Поедем выпьем по бутылке шампанского для души.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Направляясь ко Дворцу спорта, на площади Героев я попал в пробку. Расстояние между машинами, зажавшими в тиски моего «жигуленка», было никак не больше нескольких сантиметров. Одно неловкое движение, толчок — и мгновенно врежешься в багажник впереди идущей машины, если до того никто не умудрится врезаться в твой собственный.
Я задыхаюсь. Все стекла опущены до отказа, но в салоне нестерпимая духота. Страшная жарища, солнце палит нещадно, в который раз убеждая меня в материальности мира. Я чувствую, как расплавленный асфальт липнет к покрышкам машины, а потная рубашка к телу. Я сам себе противен. У меня возникает страстное желание распахнуть дверцу, выскочить вон из машины и бежать куда глаза глядят. Вот бы добраться до какой-нибудь зеленой лужайки! Но я прекрасно знаю, что желанию моему не дано осуществиться. Со всех сторон я так плотно зажат машинами, что не до побега. А впереди и сзади жалко громоздятся туши застрявших троллейбусов и автобусов.
«Что случилось?» — хочу выяснить я, но глаза моих соседей по пробке не располагают к контакту.
Справа от меня за рулем «Жигулей» сидит мужчина лет пятидесяти пяти в очках, плотно притороченный к сиденью защитным ремнем. Ничего не скажешь, своевременная мера.
— Что случилось? — громко кричу я.
Он даже бровью не повел, не говоря уж об ответе.
«Может, он не расслышал?» — подумал я.
Через некоторое время я повторяю свой вопрос, на сей раз еще громче.
Очкарик невозмутимо повернул голову в мою сторону и пожал плечами.