Год Быка
Шрифт:
В электричке было совсем немноголюдно. Платона в этот раз поразил этнический состав её пассажиров.
Всё больше «чёрных» заполняли Москву и область, где их казалось даже больше. Не так уж медленно, но наверняка верно, они захватывали чужую землю.
Их отношение к новому месту пребывания, как к чужой земле, было видно по их поведению. Они, в основном молодёжь, бросали мусор прямо под ноги, где попало. Вели себя по-хамски, например, не уступая никому дорогу, кучковались в местах прохода людей, и плюя на аборигенов.
И это рано или поздно предвещало социальный взрыв, особенно среди молодёжи, в лице её наиболее радикальной части – скинхедов.
Подтверждение этому Платон увидел около своей работы на асфальте перекрёстка Подколокольного переулка и Бульварного кольца. Белой краской
На следующий день, в понедельник, туман превзошёл самого себя, усилившись до видимости менее семидесяти метров. Теперь вся поверхность земли, трава, и кусты были мокрыми. Заметные капли росы висели на листьях и травинках, заметно пригибая их. А ведь в воскресенье Солнца тоже не было весь день. Лишь к вечеру небо чуть-чуть прояснилось.
Утром, в ожидании сильно запаздывающей из-за тумана электрички, Платон стоял на платформе. Его взгляд невольно упёрся в красивые берёзы, росшие за противоположной платформой. Три из них выделялись особо. Они напомнили ему о многом. Он глубоко задумался, и поэта понесло:
Берёзы белые В густом тумане. Под утро сонные, Но тонки в стане. Стоят кудрявые, Но ветви свесив, Как будто пьяные, Груз листьев взвесив. Они высокие. Кора в порядке. И корни крепкие. Стволы все гладки. И листья капают В траву росою. Людей всех радуют Своей красою. Берёзки стройные, Как символ лета. В красе спокойные. Красивы где-то. Стою напротив них Я на платформе. От красоты троих В хорошей форме. Пишу стихи опять Я про берёзу. О них, ни дать, ни взять, Не пишешь прозу. Вы символ красоты, Любви, России! Душевной чистоты, Любви к мессии!Но эта тихая, волшебная, просто божественная красота туманной природы не могла скрасить общего настроения многих людей, намучившихся этим летом от плохой погоды.
Из-за кризиса многие отказались от привычных поездок на тёплый юг и жаркую заграницу, посвятив свои отпуска дачным заботам, но просчитались.
Сумрачность последних дней вольно, или невольно, подкрепилась и телевидением. Одним за другим по его каналам шли криминальные сериалы, выданные народу в качестве семечек, вместо семечек, или в дополнение к ним. Всё также по утрам с экрана кривлялась арапова обезьянка. А некоторые телеведущие и тележурналисты по-прежнему коверкали русский язык, иногда допуская просто идиотские смысловые ляпы.
А люди-головешки также чадили на улице, даже в дождливую погоду, раздражая Платона и не только его.
И лишь неожиданное развитие старого знакомства позволило ему уйти от временной и не временной серости и противности повседневных трудовых будней. Ещё в прошлые годы он обратил внимание на высокого пожилого мужчину, изредка, но регулярно приходившего к ним за льняным маслом.
Тот казался ему не простым, да и речь его выдавала в нём земляка и соплеменника Платона. В один из дней они разговорились. А поводом тому послужила просьба Надежды в её отсутствие самому отоварить гостя маслом.
Платону же было интересно узнать, а не родственник ли это того самого знаменитого академика Владимира Павловича Бармина – главного специалиста страны по ракетным стартовым комплексам?
Платон спросил, Бармин ответил, и они разговорились.
Вячеслав Александрович первым делом поинтересовался у Платона:
– «А почему Надежда Сергеевна так к Вам обращается? Вы с нею, что ли в каких-то очень близких отношениях?!».
– «Нет, в далёких! А говорит она так, потому что от недостатка воспитания у неё культура хромает!».
– «Хе-хе-хе!» – с пониманием улыбнулся не хромающий.
– «В конце концов, как человека другие люди зовут – не так важно! Важно как, на что, и кому, он откликается!».
– «Это да! Я смотрю, Вы прям философ!».
И они дальше поговорили подробней и обстоятельней.
Оказалось, что жизни Платона Петровича Кочета и Вячеслава Александровича Бармина, как и их родителей, самым удивительным образом, хоть и шли независимо параллельно, но кое-где всё же пересекались.
Оба они родились, правда, с промежутком в десять лет, и с небольшими интервалами почти всю жизнь прожили в Москве, а сейчас занимались биодобавками. Оба в своё время, но в разной степени, были стилягами и пользовались успехом у женщин. Оба женились не рано, но дальше их сходство в семейной жизни заканчивалось. И, наконец, оба имели отношение к МИНХ имени Г.В.Плеханова и к техническим ВУЗам. Но и здесь были в корне их разделяющие отличия.
Вячеслав Александрович сначала сдавал экзамены в МФТИ, но не смог их осилить, зато поступил, а в итоге и выучился в МИНХе.
Платон же наоборот. Сначала сходу поступил в МИНХ, где проучился всего лишь один семестр. А потом также смело и сходу поступил в МВТУ имени Н.Э.Баумана, которое теперь уже успешно в итоге и закончил.
Гостю понравилось общаться с Платоном, и каждые их встречи теперь стали являться как бы продолжением их одной долгой и бесконечной беседы.
И если бы не ревнивая Надежда Сергеевна, они бы наверно продолжались бы допоздна.
Постепенно перед сознанием Платона словно встала вся жизнь Вячеслава Александровича и его родственников.
Отец полюбил первенца ещё в утробе матери, и хотел, чтобы тот родился здоровым, крепким, потому и имя ему задумал – Лев.
И вот, 3 марта 1939 года, Лев и родился, как и подобает царю зверей: здоровым и здоровущим. Александр поначалу, за глаза, почему-то называл сыночка жмуриком, и очень желал, чтобы на лице новорождённого была бы хоть одна родинка – на счастье. Пришлось матери постараться, поначалу, для встречи, нарисовать её угольком на лице сыночка. И отец угадал, предрекши сыну в будущем здоровья и счастья. Жена Маруся, которую муж ласково называл Мусенька, роды перенесла тяжело, на время став лежачей больной.