Год, когда мы встретились
Шрифт:
Я как-то совсем потерялась.
Весна
Сезон между зимой и летом, в Северном полушарии длится три месяца: март, апрель и май.
То, что скручено, свернуто и сжато, может вновь обрести свой первичный облик.
Глава четырнадцатая
Всю жизнь я честно следую знакам. Когда еду по улице и вижу знак, что рядом детская площадка, сбрасываю скорость и удваиваю внимание. В Феникс-парке я ползу как черепаха, заметив знак «Олени», потому что в любой момент животное и вправду может выйти на дорогу. Знак «Стоп» – я останавливаюсь. Сигналю, если
Символ – это нечто видимое, изображающее нечто невидимое. Символ – абстракция. Голубь – птица, но это еще и символ мира. Рукопожатие – вполне себе ощутимая вещь, а при этом символ дружелюбия. Символы пробуждают ассоциации. Помогают осознать то, что не вполне очевидно. Возвращаясь после пробежки вдоль залива 1 марта, то есть в первый день весны, я вижу на редкость красивую радугу, которая упирается прямо в крышу моего дома. Это не знак. Не указание – делай то-то и то-то. Это символ. Наподобие подснежников, которые пробивались сквозь мерзлую землю уже в январе и стояли плечом к плечу, прелестные, застенчивые. Они, казалось, ничуть не гордились собой, а просто делали то, что должно. Как будто это само собой разумеется.
Или Санди О’Хара. Он пришел в мою жизнь сам, разыскал меня, потратив на это немалое количество усилий, потому что считает, что я того стою. Это тоже сродни символу. Я часто о нем думаю, и не только потому, что он красавец, а потому, что его появление символично. После нашей встречи мы еще дважды говорили по телефону, и оба раза мне не хотелось заканчивать разговор. И либо он безумно ответственно исполняет свою работу, либо ему тоже этого не хотелось. Месяц, который он дал мне на размышление, уже истек. Я очень жду нашей следующей встречи.
Радуга, подснежники, пурпурные крокусы в саду у Мэлони, Санди О’Хара – для меня все это символы. Реальные воплощения абстрактного чувства. Надежды.
День начинается с уборки. Я уже давно не наводила порядок, и дом превратился в черт-те что. У меня скопилось столько ненужного барахла, что, пожалуй, не помешала бы тачка или контейнер, чтобы его туда сгрузить. Положим, он у меня есть. Но там лежат драгоценные булыжники, привлекающие внимание всяких подозрительных личностей, которые спрашивают, не хочу ли я от них избавиться. Так что прежде чем забить контейнер ненужным барахлом из дома, мне для начала требуется освободить его от камней. Значит, камни нужно куда-то деть. И я вспоминаю твой совет насчет альпийской горки. Мне, конечно, не хочется следовать твоему совету, тем более что ты это увидишь, но в целом идея мне нравится. Обращаться за помощью к ландшафтному дизайнеру уже поздно. Когда он приехал после той кошмарной ночной бури, ожидая увидеть картину хаоса и разора, а наткнулся на вполне приличный пейзаж, я сообщила, что все доделаю сама. Сама доведу начатое до конца. Ларри, разумеется, об этом ничего не узнает, но именно его злой упрек побуждает меня это сделать.
Оставляю дом в еще большем беспорядке, чем до начала уборки, и отправляюсь в садовый центр. Я намерена обустроить свой сад. Я хочу сосредоточиться именно на нем. По дороге мне приходят две эсэмэски с предложением попить кофе. Первый импульс – согласиться. Посреди недели человек сумел выкроить для меня время, я почти автоматически готова сказать «да». Но нет, я не могу ни с кем встречаться. Я ЗАНЯТА. У меня есть дела. Целая прорва неотложных дел. И на вторую эсэмэску я отвечаю уже без промедлений: «К сожалению, не могу. Очень много дел». Приятное чувство.
День сегодня идеальный для работы в саду. Сухо, тепло.
Однако мне понадобится большой красивый валун, я положу его в центре своей альпийской горки. Заказываю его, и через некоторое время любезный молодой человек из садового центра подъезжает к дому с небольшим прицепом. Выгружает его и потом
– Да, было бы глупо не воспользоваться ими, – кивает он.
Мы стоим как два полководца, уперев руки в боки, и изучаем поле будущего сражения.
– Можно выложить их наподобие ступенек. – Он кивает на сад Мэлони. – Вот как у ваших соседей.
Да, у них все очень красиво сделано. Аккуратно и со вкусом. Мои булыжники Эдди раздолбал без всякого пиетета, но, пожалуй, это и к лучшему. Получится даже естественнее. Водрузив валун куда следует, любезный сотрудник садового центра уезжает, а я принимаюсь за работу. Для начала все тщательно промериваю. Намечаю, где будет тропинка. Вырезаю ненужную траву и выкладываю булыжником получившуюся канавку. Каждый камень тщательно вбиваю в землю твердым резиновым молотком. Это небыстрое, всепоглощающее занятие.
В шесть часов уже темно, я вся потная, голодная, уставшая – и довольная, как никогда в жизни. Я так увлеклась, что совсем потеряла счет времени, только несколько раз прерывалась, чтобы переброситься парой слов с мистером Мэлони – он подрезал розовые кусты и сетовал, что надо было бы сделать это в январе или в феврале, но куда там, Эльза совсем была слаба.
Рухнув вечером в кровать на свежепостеленные чистые простыни (с запахом «летнего бриза»), я понимаю, что за целый день ни разу не вспомнила о своих текущих проблемах. Мой ум был нацелен на решение иных задач. Может, это генетическая память, навык, унаследованный от дедушки или от совсем далеких ирландских предков, живших на земле, которая их кормила? И эта потребность, так долго дремавшая где-то в глубине, наконец проснулась? Как бы то ни было, я чувствую себя обновленной. Я вышла в сад напряженная и раздерганная, а, едва начав работать, успокоилась и ощутила умиротворение.
Когда мне было семь лет, мама подарила мне первый в моей жизни велосипед. Он был цвета пурпурного вереска, с плетеной красной корзинкой и звоночком, с которым я играла, даже когда сидела на траве, а велик лежал рядом. Мне нравился его голос, нравилось с ним болтать. Я о чем-нибудь его спрашивала, а он тренькал «бзи-и-инь» мне в ответ. Целыми днями я колесила по окрестным улицам, съезжала с тротуара на мостовую и обратно, то быстрее, то медленнее, выписывая сложные замысловатые па, как фигуристка на соревнованиях, и все на меня смотрели, и судьи поднимали оценки, и все восторгались. Я гуляла до позднего вечера, проглатывала обед так быстро, что мама только изумленно поднимала брови, и мчалась обратно на улицу к своему ненаглядному товарищу. Ночью я плакала, оставляя его во дворе. Смотрела, как он стоит, один-одинешенек, и ждет меня, готовый к новым приключениям. Сейчас я снова ощутила себя ребенком – когда смотрела из окна в сад и продумывала, как все там сделаю, до мельчайших подробностей, до последней травиночки.
Мне снится чудесный сон про Санди О’Хару. Он с благоговением составляет список моих достижений в саду. Только это уже не мой сад, а Пауэрскорт-гарденз в Уиклоу. Я небрежно пожимаю плечами на его восторги, говорю ему, что я подснежник, а подснежникам это раз плюнуть, обычное дело, мы крепкие, мы крушим преграды, как сжатая в кулак рука, добывая себе победу. Постепенно мы переходим к более пикантным темам, но тут в мой сон врывается «Город-рай», орет на всю мощь из громкоговорителя, установленного на крыше вагончика, где живет смотритель парка – таким образом он оповещает посетителей, что парк закрывается. И Санди понимает, что я не та, за кого себя выдаю, и сады, которые я ему показывала, вовсе не мои, а я врунья и обманщица. Тут смотритель высовывается из окна – это ты. Смотришь на меня и улыбаешься, все шире, шире, потом начинаешь хохотать, очень громко, нестерпимо. Я резко просыпаюсь – играет «Город-рай». Закрываю глаза в надежде снова вернуться в свой сон, к Санди, к тому, что между нами было еще до того, как заорал громкоговоритель. Но, заснув, я попадаю в другой сон, где Кевин сидит на траве и плетет венок из маргариток. Все вокруг одеты в черное, он разговаривает и ведет себя так, словно ему опять десять лет, хотя выглядит, как когда мы встречались в «Старбаксе», и, когда он надевает мне на руку венок, оказывается, что он из роз, и шипы царапают мне запястье.