Год, когда мы встретились

Ахерн Сесилия

Гнев выплескивается и растекается, как яд, по всему телу. Ненавижу. Ты омерзителен. Ненавижу.

– Нет, не думаю.

Я вижу, доктор понимает, что я на пределе. Но ты, кажется, этого не понимаешь.

– У меня трое детей. И жена, которая, очень надеюсь, скоро вернется домой. Меня сейчас волнуют только они.

– Сильно волнуют? Интересно. А то сейчас четверть третьего ночи, и ты, как мы видим, пьешь виски в саду вместо того, чтобы быть дома с детьми. Но ответственность не самая твоя сильная черта, так ведь?

Наверное, мне следует остановиться, но я не могу. Всю неделю я только и слышу от Хизер про эту чертову экскурсию. Каждый день. Без конца. Она раскопала кучу информации и теперь знает про радиостанцию

все: когда какая передача выходит, кто продюсер, кто ведущий. Она звонит мне каждый день, чтобы поведать очередные подробности. Последний раз позвонила, чтобы сказать, что с удовольствием перешла бы из адвокатской конторы на радио, ей так этого бы хотелось, конечно, если мистер Маршалл немножко поможет. Она, похоже, чувствовала мое молчаливое неодобрение, потому что пыталась его сломить, демонстрируя свое воодушевление. А я не то чтобы не одобряла, я просто была сдержанна, старалась ее оградить заранее, если что-то пойдет не так. Не зря я опасалась, эх не зря. Во мне клокочет глухая злоба, подступает к горлу и сейчас выплеснется наружу.

– Жена тебя бросила, с работы уволили, дети тебя терпеть не могут…

– Заткнись, – цедишь ты сквозь зубы, трясешь головой и вперяешься взглядом в стол.

Но я продолжаю, потому что хочется сделать тебе больно. Так же больно, как сделал мне ты много лет назад.

– Да-да, им противно находиться рядом с тобой…

– ЗАТКНИСЬ! – вдруг орешь ты. Хватаешь стакан и запускаешь через стол. Я вижу ненависть в твоих глазах, но на самом деле ты все же метил не в меня, и мне даже не пришлось уклоняться в сторону. Стакан пролетает мимо и грохает об землю где-то у меня за спиной. Не знаю, что за этим последует. Возможно, нечто покрупнее, например стул. Или в ход пойдут уже кулаки? Только сыну ты тогда заехал по лицу случайно, а сейчас это может быть намеренно.

– Ну хватит, хватит, – громко шепчет доктор Джеймсон. Он встает и широко разводит руки, чтобы мы не могли достать друг друга, как рефери на боксерском ринге. Хотя нас и так разделяет стол.

– Ты, сука ненормальная, как ты смеешь говорить такие вещи, – шипишь ты.

– А ты пьянь…

Злоба отступает, меня охватывают горечь и стыд.

– Простите, доктор Джей, но он обещал моей сестре. Он должен сдержать слово.

Разворачиваюсь и ухожу от них, меня трясет с ног до головы от злобы и унижения. Термос с чашками остается на столе, я иду к дому и думаю – вот сейчас ты схватишь что-нибудь и со всего маху пустишь мне в затылок.

Глава семнадцатая

Когда мы изучали в школе греческую мифологию, нам задали написать сочинение на тему «Ахиллесова пята». А потом каждый зачитывал его вслух перед всем классом. Вскоре мне стало ясно, что все написали о реальных исторических личностях и слабостях, которые в итоге привели их к краху. Получалось, что я не до конца уловила задачу, но суть ее тем не менее поняла правильно. Я написала рассказ про ведьму, которая ненавидела детей – они были жестоки и говорили обидные гадости про ее любимую кошку. Она намеревалась изловить их, убить и съесть, но была одна проблема – ведьма боялась леденцов на палочке, и вот беда, только она подберется к очередному ребенку, глядь, а у него во рту леденец. Этакая сладкая защитная сила. Слух о том, что ведьма боится леденцов, быстро разошелся по округе, и дети всегда таскали конфеты в карманах, мало того, направляли свое липкое оружие на ведьму и тыкали им чуть ли не ей в нос. Пришлось ей признать свое поражение и бежать куда подальше, чтобы спрятаться от маленьких мучителей.

Мне поставили три с плюсом, что само по себе было обидно, но еще хуже было то, что, пока я читала, все смеялись: одни думали, будто я нарочно решила придуриться, чтобы позлить учителя, а другие – что я просто дура. Учитель счел, что я «не раскрыла тему». Он сказал мне, что леденцы не

были ведьминой ахиллесовой пятой, она просто их боялась, но не они лежали в основе ее жизненной неудачи. Он не дал мне возможности возразить – в школе это не принято, тебя либо поняли, либо нет. Но на самом деле ошибся учитель, потому что не леденцы, в этом он прав, а любимая кошка была ахиллесовой пятой ведьмы. Она пыталась ее защитить, за что и была изгнана прочь, чтобы влачить свои дни в одиночестве.

Это сочинение я написала в десять лет. Уже тогда я бессознательно ощущала то, что сейчас осознаю в полной мере. Хизер – вот моя слабость. Любое слово, жест, малейшее недоумение, намек на конфликт – и я бросаюсь на ее защиту. Не разбираясь в причинах и поводах, мне нет до них дела. Если кто-нибудь хоть чем-то обидит мою сестру, больше этот человек для меня не существует. Я его вычеркиваю из своей жизни. Мне некогда и незачем вступать в объяснения, у меня жесткая позиция – один косой взгляд на Хизер, и все, до свидания. Мои бойфренды. Папа. Друзья. Я не делаю исключений. Вычеркиваю всех без разбора. Не знаю, было ли так всегда или началось после смерти мамы, но я веду себя, как она, мне кажется, от меня ожидала бы. По моим воспоминаниям, мама защищала Хизер, как теперь защищаю ее я, хотя я не могу привести ни одного конкретного примера, который бы это подтверждал. И сейчас мне впервые пришло в голову, что мои поступки лишены какого бы то ни было реального основания, они вообще абсолютно беспочвенны. Это приводит меня в смятение.

После всего, что я тебе наговорила сегодня ночью, я все же умудряюсь заснуть. Выкинуть все из головы и отключиться. Надо сказать, это удается мне без особого труда, потому что мне не хочется ничего анализировать. Последнее, о чем я думаю, засыпая: может, ведьминой кошке легче бы жилось, если бы хозяйка защищала ее не так рьяно? В конечном счете много ли они обе от этого выиграли?

Паркуюсь за углом, не доезжая до дома тети Дженнифер.

Я решила, что приеду сюда, а дальше как получится. Колеблюсь: идти, не идти. Знаю ли я, что мне делать с Хизер и вообще что мне делать? Или не знаю? Сижу в машине, в голове пусто, и мечутся в этой пустоте хаотические мысли. Ладно, выйду из машины, а там как получится.

К тете можно смело приходить без звонка, у нее всегда полно народу и рады каждому гостю. Помимо ее четверых детей там обретаются их мужья и жены, а также их дети и многочисленные друзья-знакомые. Кроме того, она берет на воспитание сирот, так что далеко не всех нынешних обитателей дома я знаю хотя бы в лицо. У нее всегда был открытый дом, и меня там всегда привечали – слава богу, ведь когда мама болела, больше мне пойти было некуда. Само собой разумелось, что после смерти мамы я переберусь к тетке, но потом произошла та история с Кевином, наши с ним отношения разладились, я стала заходить все реже, и постепенно охладела не только к семье Дженнифер, но и вообще к этому дому.

Теперь я понимаю, как тяжело было тетке потерять сначала сестру, затем сына, а потом и племянницу, о которой она обещала заботиться. Правда, Кевин уехал далеко не сразу, да и я была поблизости, но жила в университетском кампусе, начав все с чистого листа. С Хизер мы виделись каждые вторые выходные. У меня появились новые друзья, мы жили фактически как одна большая семья, и даже на каникулы я обычно уезжала к кому-нибудь из них в гости. Хизер прекрасно обустроилась в пансионе, куда мама определила ее еще во время своей болезни. Праздники и уик-энды она проводила у тети, туда заглядывал и папа, которого такое необременительное общение вполне устраивало. Впрочем, это устраивало всех, включая и меня. И тогда, как мне кажется, у меня и сложился тот образ заботливой мамы, которая вряд ли существовала в действительности. Сомневаюсь, что она была привержена тем идеалам, которые я со временем выдумала.