Год под знаком гориллы
Шрифт:
Батва — кочевники, и они редко живут больше года на одном месте. Когда дичи становится мало, они перекочевывают в другие места. Подлесок, стоящий словно в ожидании по краям деревушки, снова завладевает землей; хижины гниют и разваливаются, и земля поглощает следы племени.
С помощью местного начальника мы наняли несколько носильщиков нести нашу поклажу через Недоступный лес. С нами отправились также четверо батва и мальчик из племени банту. Ефраиму Бисинье было около двенадцати лет; это был симпатичный, со смышленым взглядом паренек, который научился английскому языку в школе при миссии. Ему предстояло быть переводчиком между нами и батва. Жены наши оставались дома, потому что мы не знали, с какими трудностями,
Сойдя с дороги, мы около часа шли по тропинке в глубь леса. Тропинка была крутая и обрывистая, громадные деревья высоко над головами образовывали зеленый навес. Наконец мы добрались до Батаны, маленького холма, где когда-то, очевидно, были вырублены лесные великаны. Банту прорубались через подлесок с помощью «панга», страшного вида ножей, с лезвием в форме вопросительного знака. Мы поставили палатки на вырубке, а Бисинье и двое других банту выстроили себе хижину из молодых деревцев и папоротника немного ниже по откосу. Батва сооружали свое жилище позади нашей палатки и все время радостно напевали: «ииииии-йо-йо-иииии!»
Когда-то на этом холме жил рудокоп Джек Коллинз, но его надежды и планы рухнули вместе с ценами на металлы, и теперь от его дома оставался только каменный фундамент, густо заросший ползучими растениями, приют мышей и ящериц. Коллинз посадил здесь несколько кустов роз. Они прижились, и их алые цветы ярко выделялись в этой необычной обстановке.
Это было мое первое посещение дождевого, или влажного, тропического леса. Вечером я смотрел на необозримое море листвы, черное и неподвижное, как бы символ дикой и непокоренной природы. Воздух звенел от звуков — трещали цикады, слабо попискивали летучие мыши, звонко кричали древесные лягушки. Африканцы тихонько переговаривались между собой. Время от времени кто-нибудь подбрасывал ветку в огонь, и пламя взвивалось вверх, бросая слабые отблески на весь лагерь.
Ночью, уютно согревшись в спальном мешке, я слышал, как батва то и дело принимались разговаривать. Они спали несколько часов, просыпались, смеялись чему-то и снова засыпали. Один раз кто-то из них заиграл на своем «ликембе» — плоском, выдолбленном внутри музыкальном инструменте, который издает несколько простых звуков, если трогать указательными пальцами прикрепленные к нему параллельные полоски металла. Это была странная, призрачная мелодия, словно доносящаяся из других миров.
Рано утром Док и я встали с наших раскладушек и на костре сварили на завтрак овсянку. Мы находились на высоте почти семи тысяч футов, и было холодно. В глубоких долинах осели облака, вершины темных холмов как бы плавали в молочно-белом море. Мы послали двух батва искать горилл. Вместе с другим батва и Бисиньей мы пошли к югу, в самую чащу леса.
Недоступный лес был объявлен заповедным в 1932 году. Вырубки начались в 1940 году и производятся в основном по опушкам и в других легкодоступных местах. В год можно вырубать и вывозить только сто тысяч кубических футов древесины. Для разделки огромных бревен на доски применяется древний способ — распилка над ямой. Внутренняя часть леса в основном остается нетронутой человеком, островком первобытной, первозданной природы, окруженным со всех сторон возделанной землей. Только батва считают лес своим домом, и действительно, они здесь чувствуют себя такими же хозяевами, как и дикие животные, на которых они охотятся.
Мы надеялись, что этот участок горного дождевого леса навсегда останется заповедником. Если разрешить в нем обработку земли, то скоро холмы потеряют лесной покров, как потеряла его окружающая их местность. Трудно поверить, что могучие леса некогда венчали горы вокруг заповедника. Еще в 1910 году слоны и буйволы бродили там, где теперь не видно ни деревца. В 1860 году племя бакига перебралось сюда из Руанды, и это переселение, вдобавок к естественному приросту населения, за пятьдесят лет увеличило число жителей района Кигези со ста тысяч до шестисот тысяч человек. Африканцы сводили леса, возделывали землю под различные культуры, а когда земля истощалась, бросали ее. Но как только подрастали молодые деревья и кустарник, их снова выжигали. Скоро этот метод земледелия получил развитие и в степных районах (грасслендз). Сейчас холмы стоят обнаженные, коричневые под палящим солнцем. Иногда сюда забредет какой-нибудь житель и подожжет сухую траву: либо для того, чтобы помочь пробиться молодой, зеленой траве — корму его коз, либо просто так, от желания что-то поджечь. Тогда горячий воздух дрожит над палом, клубы дыма катятся над землей. По ночам кажется, что огонь пылает в небе.
Ни гориллы, ни слоны, ни другие дикие животные не могут существовать, если не оберегать растительность. В Уганде наглядным примером этому являются слоны, животные, способные хорошо приспосабливаться к самым различным условиям. Слоны могут жить в жарких, поросших травой районах и в прохладных горных лесах. Если же места их обитания превращаются в поля и слонам приходится конкурировать с домашним скотом, то им ничего более не остается, как отступить. В 1929 году слоны занимали 70 % всей территории Уганды; в 1959 году они встречались только на 17 % этой территории, почти исключительно в лесных заповедниках, национальных парках и «зонах сонной болезни».
Мы двинулись гуськом по гребню горы. Бичуму, начальник моих батва, трусил впереди. У него были курчавые, седые волосы и короткая, клочковатая борода, а кожа на коленях морщинистая, как у слона. Старое, слабое тело Бичуму прикрывала рваная куртка защитного цвета. Как и все батва, он нес в одной руке два копья, в другой — мачете. Следом за ним шел Батака, с грустными, выпуклыми глазами, которые никак не соответствовали его веселому и живому характеру. Временами он пел, прыгал и приплясывал.
В Недоступном лесу нашим проводником был Бичуму
Мы быстро продвигались по гребню. Здесь, во всяком случае, лес не был непроходимым. Громадные деревья образовали сплошной навес, не пропускавший прямых лучей солнца. В этом сумраке выживали лишь отдельные молодые деревца, и поэтому лес у основания стволов был сравнительно редким. Там же, где свалился какой-нибудь лесной гигант и лежал, запутавшись в сломанных ветвях, на землю падал столб солнечного света. Ковер опавшей листвы приглушал шаги, горячий и влажный воздух был пропитан запахом гниения. Земляной червяк, длиной с фут и толщиной в человеческий палец, быстро заполз в гнилой пень. Муравьи, растянувшись черной лентой, перебирались через гребень горы. Их фланги охраняли муравьи-солдаты, готовые впиться своими мощными челюстями в любого врага.
На смену утренней прохладе пришел полуденный зной. Мы сделали короткий привал и полюбовались на долину, лежащую в тысяче футах под нами; нам предстояло ее пересечь. В полдень лес был тих и совершенно неподвижен. Вокруг собирались дождевые тучи. Обычно так бывало каждый день. Лес, казалось, давил на нас какой-то нестерпимой тяжестью.
Батва показали нам много интересного: толстые стволы деревьев, называемых «орнукунгашебея», — из них выдалбливают каноэ, и вьющееся растение «олушури», с которого пигмеи обдирают кору и искусно плетут из нее небольшие сумки. Но когда мы засыпали их вопросами: «А гориллы едят это растение? А где они спят — на деревьях или на земле?» — ответом было упорное молчание, или уклончивые ответы. Наконец Бичуму, которому было явно не по себе, сказал: «Если называть по имени животное, которое ищешь, его никогда не найдешь».