Год провокаций
Шрифт:
– Перчатки у меня дома, – процедил Никита. – С красными кончиками.
– Ты пишешь?! – рявкнул капитан на лейтенанта. И, поворотясь к
Никите, снова перешел на шепот: – Красные? Даже не отмыл?!
– Нет… это резиновые кончики, тоже красные. В магазинах такие продают. Ими хорошо сорняки дергать, – с улыбкой отвечал
Никита. – Ну, и клипсы у девиц.
Ах, милая моя!.. Звенит, звенит в голове твой голос, волнами вдруг поднимается до визга, а потом звучит низко, падает до интимного, чуть хриплого шепотка: “Ну, почеМУ-У ты сего-ОДНЯ
Капитан и лейтенант переглядывались, не веря в удачу. А Никита закрыл лицо растопыренными ладонями. Ему хотелось яростно захохотать… но эти не поймут. Решат, что играет психа, чтобы попасть в дурдом, избегнув наказания.
– Я сейчас! – Капитан бегом выскочил из кабинета, а лейтенант принялся строчить пером, уже без улыбки, водя вправо-влево круглыми от восторга и ужаса глазами.
Через минут пять-семь в кабинет вошли, скрипя ботинками, знакомый уже усатый капитан и низенький майор с помятым лицом, с тоскливым взглядом синих глаз.
Китель у него расстегнут, синий галстук сбит на сторону. Майор с минуту смотрел на задержанного.
– Муйня! – буркнул майор. – Кто же колется с первой минуты? И про пятьдесят первую статью Конституции не говорил?
– Говорил! – встрял в разговор лейтенант, чтобы сделать правдоподобнее недавний допрос.
Никита дернулся, но промолчал. Черт с ними. Что еще у них висит?
Недавно, по сообщениям телевидения, у известного депутата
Государственной думы угнали “вольво” прямо от здания театра, где он смотрел с женой спектакль. Прямо под флажочком Российской Федерации укатили. А потом будто бы кто-то в него даже стрелял на дачном участке, из перелеска. Взять на себя?
– Нет… что-то не то. – майор сел у окна, закурил и, моргая от дыма, какое-то время продолжал разглядывать Никиту. – У тебя что-нибудь случилось? С чего колешься?
– Я не наркоман! – гневно дернулся Никита.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Совесть заела? – Он обернулся к капитану. – Или что-то еще натворил?.. – И повернулся к лейтенанту. – Ну, оформляйте. Пусть займется дознаватель. Очную ставку ему. По телевидению показать. Я думаю, что-то он прячет… – И майор постукал каблуком по полу.
Капитан поразился.
– Ну, бляха-муха, если трех убитых школьниц мало, что он еще мог натворить?
Майор поднялся.
– Не знаю. – Он снова пристукнул каблуком черного начищенного ботинка. – Но там что-то есть. Возьмите на притужальник. Только не дайте задушить маманям погибших девчонок, когда придут сюда.
Майор ушел, капитан обернулся и, дернув усом, хлестнул с размаху
Никите по уху. Никита вскрикнул, у него вновь потекла носом кровь. И еще ему показалось, что глаз, в который ударили вчера, треснул… всё вокруг плывет…
– Говори, с-сука! А ты пиши. Ишь, выкормили гаденыша… срочно фотографа… И в СИЗО его, в шкаф! А не будет следствию помогать, к
“синим”. Они его по очереди укатают.
– Нет! – завопил в страхе, сам еще не понимая: всерьез испугался или изображает страх, Никита. –
Капитан и лейтенант расхохотались.
– Давно бы так! Ишь, изображал тут… Ален Делон!
И Никита понял: тонет всерьез. Заглотили они блесну. До живота. Что ж… Не отступай. Бери на себя весь позор города, страны. Пусть радуются! И пусть она радуется с этим своим майором, у которого рыжие усики шмыгают, как у мышки…
6.
Так вот, золотая коса Зины…
Как я уже сообщил возможному читателю этой горестной истории,
Алексея Деева с внучкой Зиной познакомил – еще до ареста
Деева – старик Шехер, или Шухер, если вам угодно.
Красавица – да, но красавиц много. Она поразила художника тем, что оказалась до смешного искренней. Посмотрела на его холсты и картоны, хлопнула в ладоши, воскликнула радостно:
– Ничё не поняла!.. – и уставилась голубенькими свечками на
Алексея. – Ты мне расскажешь?
– Я всегда рисую только одно – борьбу добра со злом… бога с сатаной… дождя с пожаром… я Деев, я на шухере, потому – с одного боку горю, с другого мокну.
– А сатана, что ли, есть? – нахмурилась она. – Я комсомолка.
Он рассмеялся звонким детским смехом и, бегая перед ней в валенках
(он уже тогда ходил в валенках круглый год, как деревенский пастушок), стал читать ей стихи, как заклинания, словно бы гудеть, как шмель, сверкая угольными глазищами и размахивая худыми руками, как ветряная мельница:
Есть речи – значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно.
Нет, не эти!
Помните, вы говорили: Джек Лондон, деньги, любовь, страсть…
А я одно видел: вы – Джиоконда, которую надо украсть!
Нет!
Ты рванулась движеньем испуганной птицы… ты прошла, словно сон мой, легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы, зашуршали тревожно шелка!..
Она слушала, не отрывая от него глаз. Она мигом влюбилась в него, непонятного, смешного, одинокого, а он, старый пень в 30 лет, – в нее. Право же, к тому времени в его кудрях появились первые голубые, а то и седые волосы, и Алексей, стыдясь себя, начал их выдирать, наматывая на пальцы, перед зеркальцем во время бритья. А когда после истории с табуреткой его сослали в лагерь за подделку денег
(напоминаю, это было еще при советской власти), юная отчаянная подружка поехала на знаменитую станцию Решоты – там, на окраине, в тайге, располагалась огороженная колючей проволокой территория – и устроилась на работу в столовую.
Она сразу заявила всем ухажерам: и вольным, и на поселении, и всякого рода “кумам”, что является невестой Лехи Деева и что он их всех нарисует, если они не будут приставать.
Нашла, нашла работенку жениху! Правда, где красок взять? Есть только черные карандаши фабрики им. Сакко и Ванцетти (Зина привезла штук двадцать). А на чем рисовать? На картонках из столовского склада, на конвертах, на белом исподнем белье…