Год в Касабланке
Шрифт:
— Но где нам столько найти?
Осман перевел мой вопрос.
Прорицательница вновь внимательно посмотрела на серебристый металл.
— В Мекнесе, — сказала она.
Камаль появился на седьмой вечер после своего исчезновения. Он позвонил в ворота. На глазах у него была белая повязка, а в Дар Калифа его привел маленький мальчик. Я поздоровался со своим помощником, но никак не прокомментировал его очевидную потерю зрения. Я знал, что объяснение последует сразу же. Мы сели, и Рашана принесла нам кофе на подносе. Камаль поискал чашку рукой. Я заметил, что
— Я не могу этого увидеть, — сказал он.
— Что случилось на сей раз?
— Срочная лазерная офтальмологическая операция.
У Камаля была удивительная способность говорить правду так, что она походила на ложь. Я всегда первоначально предполагал, что он лжет, однако впоследствии обнаруживал, что его слова были правдой. Совсем недавно он отпросился на несколько дней, говоря, что у него обострение диабета. Я позвонил его врачу. К моему удивлению, сказанное моим помощником подтвердилось.
Камаль пошарил рукой в кармане, достал оттуда помятый клочок бумаги и протянул его в моем направлении. Это был рецепт на очки.
— Времени расхаживать незрячим у тебя нет, — сказал я холодно. — Нам нужно найти двадцать экзорцистов. Мы едем в Мекнес.
Камаль поднял край повязки и посмотрел на меня, моргая.
— Я знаю, у кого там об этом спросить, — сказал он.
Работы по ремонту дома продолжались. В иные дни у нас собиралось до шестидесяти рабочих одновременно. Они занимались полами и стенами, то есть были каменщиками и плотниками. Примерно половина из них перебрались в главную гостиную, где они спали рядами, как рекруты, отправляющиеся на войну. Приблизительно, к середине марта зимняя хандра покинула нас. Мы воспрянули духом и легко задышали, хотя и приближалась удушающая летняя жара. Сад наполнился жужжанием пчел, привлеченных запахом цветов жимолости, жасмина и огненно-красного гибискуса. Вокруг деревьев кружили птицы разных форм и размеров: аисты и витютни, ибисы и горлицы.
Строители, как ни старались, никак не могли закончить начатую работу. Маляр останавливался прежде, чем сделать последний мазок кистью, а каменщик оставлял последний гвоздь не забитым до конца. Проклятие незавершенной работы доводило меня до полного исступления, но я не мог ничего поделать. Мы могли бы переехать в свои спальни намного раньше, если бы только одна-единственная связка плиток была до конца выложена на стены туалета. Без этого специалисты по таделактуне могли штукатурить, а водопроводчик не мог окончательно разобраться с водопроводом и канализацией, в результате чего без работы простаивал электрик. То же самое творилось и на первом этаже. В окнах гостиных не хватало нескольких стекол, а пока они не будут вставлены, маляры отказывались начинать свою работу, а полы нельзя намазать мастикой, пока не доделают потолки.
Всё в Дар Калифа было связано между собой, а эти связи переплетены в сложный запутанный клубок. Частью проблемы было общение: возник барьер, но не языковой, а культурный. Правду говоря, я по-настоящему не беседовал ни с одним из мастеров, но у меня было такое ощущение, что если бы я даже заговорил с ними на беглом арабском, мы все равно не поняли бы друг друга.
Я постоянно напоминал себе о
Невозможность завершить работу выводила меня из себя. Я стал выплескивать все накопившееся во мне раздражение на Камаля, который ходил в очках со стеклами такими же толстыми, как стекло молочных бутылок. Он был единственным из всех, кто мог понять мои тирады.
— Почему, черт возьми, они не могут закончить одно дело прежде, чем переходить к другому? — настойчиво повторял я раз за разом.
Камаль, опустив глаза, хромал за мной.
— Так уж у нас в Марокко принято. Может, мы и не способны как следует завершить начатое дело, но начинаем мы всегда очень хорошо!
Однажды утром Рашана застала меня сжавшимся в комок в ванной. У меня не было сил выйти оттуда, не было сил оказать лицом к лицу с окружающим миром. Я чувствовал, что во мне зрел нервный срыв.
— Но ты ведь не можешь и дальше находиться в таком состоянии, — тихо прошептала Рашана.
— Я понимаю, — сказал я. В уголке моего рта запеклась белая пена. — Но эти рабочие буквально сводят меня с ума. Они не могут ничего закончить.
— Есть только один способ завершить работу в доме, — сказала жена.
— И в чем же он заключается?
Рашана улыбнулась.
— Тебе нужно стать похожим на марокканца.
В конце марта я шел по бульвару Мохаммеда V, главной улице старого города, и вдруг увидел место, где продавали кофе. Это был старомодный магазин, и находился он прямо перед построенным французами Центральным рынком. Заведение уцелело благодаря качеству продукта, который оно поставляло, а не новомодным маркетинговым приемам. Я зашел внутрь.
Женщина лет тридцати выпрямилась на стуле и поздоровалась со мной, заметив при этом, что никогда не видела меня раньше.
— У нас редко бывают новые покупатели.
— Я у вас в первый раз.
— Мы продаем бразильский кофе, — сказала она. — Вы пили такой?
Я ответил, что пил и он мне очень нравится.
Было очевидно, что мой ответ пришелся ей по душе.
— Многим нравится азиатский кофе, но мой дедушка говорит, что нужно ограничиться лишь одним каким-то продуктом, если хочешь успешно его продавать. Он, должно быть, прав, поскольку продает кофе в этом магазине уже шестьдесят лет!
На стене за кассой висел портрет короля, а на полке стояло несколько рядов отполированных медных сосудов. На них были этикетки с названиями прекрасных бразильских зерен: «Желтый бурбон», «Фазенда Жакаранда» и «Кариока». Я спросил, какой сорт самый темный.
Женщина постучала ногтем по последнему сосуду с наклейкой «Болеро».
— Возьмите вот этот.
Я поинтересовался, жив ли еще ее дед.
— Конечно, — ответила она, — он уже стар, очень стар, но приходит сюда каждый день.