Год в Провансе

Мейл Питер

Она принесла нам пиво, а мы с удовольствием посидели на удобных стульях, хорошо приспособленных для человеческих задов. Лакост стал казаться гораздо дальше, чем был сначала.

Дорога к развалинам замка маркиза де Сада получилась выматывающей, очень крутой и неожиданно длинной. Мы преодолели только половину и совсем обессилили, когда сзади послышался шорох шин. Скоро нас обогнал другой велосипедист — жилистый загорелый мужчина лет шестидесяти пяти. «Bon jour, — весело сказал он, — bon v'elo», — и, легко обогнав нас, скрылся из виду. Мы из последних сил продолжали крутить педали, стараясь не замечать боли в ногах и горько жалея о выпитом пиве.

Скоро старик

спустился нам навстречу, развернулся и поехал рядом. «Courage, — подбодрил нас он, даже не запыхавшись, — c'est pas loin. Allez!» [89] Он ехал с нами до самого Лакоста, и его худые, гладко выбритые на случай падений и ссадин ноги двигались легко и ритмично, будто стальные поршни.

В изнеможении мы упали на стулья еще одного кафе, с террасы которого открывался прекрасный вид на долину. Я отказался от мысли вызвать «скорую помощь», только когда вспомнил, что большая часть обратной дороги пойдет под гору. Старик заказал мятное frapp'e и поведал нам, что уже проехал тридцать километров и собирается сделать еще двадцать до ланча. Мы поздравили его с таким отменным здоровьем. «Сейчас-то я не тот, что раньше, — посетовал он. — Когда исполнилось шестьдесят, я перестал подниматься на Монт-Венту. Теперь вот совершаю только такие легкие promenades». То легкое самодовольство, которое мы почувствовали, забравшись на холм, моментально испарилось.

89

Мужайтесь, уже недалеко. Вперед! (фр.)

Обратная дорога действительно оказалась легче, но все-таки домой мы вернулись потные и еле живые. На негнущихся ногах мы доковыляли до бассейна, по дороге скидывая одежду, нырнули в прохладную воду и ощутили райское блаженство. Чуть позже, лежа на солнышке с бокалом вина, мы решили, что теперь будем ездить на велосипеде регулярно. Однако прошло немало времени, прежде чем я перестал морщиться от боли при одном только взгляде на седло.

По полям, окружающим наш дом, теперь целые дни сновали люди: они пропалывали виноградники, ухаживали за вишнями, копались в песчаной почве. Все это делалось без всякой спешки. В полдень работа прерывалась на два часа, и в наступившей тишине до нас доносились только обрывки разговоров, ведущихся в тени под деревом, куда все собирались, чтобы перекусить.

Фостен большую часть времени проводил на нашей земле, появлялся со своим трактором и собакой сразу после семи и старался заканчивать работу в непосредственной близости от нашего дома — настолько близко, чтобы вовремя услышать звон бутылок и стаканов. Обычно он выпивал один стаканчик, чтобы слегка промочить горло и пообщаться, но, если дело доходило и до второго, мы знали — он задумал какой-нибудь новый шаг в развитие нашего взаимовыгодного сотрудничества. Фостен никогда не приступал к делу прямо, но предпочитал действовать осторожно.

— Вам нравятся кролики?

Я уже достаточно знал соседа, чтобы догадаться, что он имеет в виду не нежную привязанность к ушастым домашним любимцам. Подтверждая мою догадку, Фостен выразительно похлопал себя по животу и пробормотал что-то одобрительное о паштетах и рагу. Но у кроликов имеется и один серьезный недостаток, сообщил нам Фостен, это их аппетит. У милых грызунов поистине бездонные желудки, и они поглощают пищу килограммами. Я сочувственно покивал, все еще не понимая, где интересы голодных кроликов совпадают с нашими. Фостен поднялся со стула, подошел к двери, выходящей на задний двор, и поманил меня за собой.

— Люцерна, — сказал он, указывая на две небольшие естественные террасы, заросшие травой. — Кролики ее любят. До осени можно будет снять три урожая.

Не успев основательно познакомиться с местной флорой, я всегда считал, что на этих полях произрастает какой-то особенно зловредный прованский сорняк, и уже давно собирался выдрать его. Счастье, что я этого не сделал — соседские кролики никогда не простили бы меня. Видимо опасаясь, что я его не понял, Фостен еще раз махнул стаканом в направлении террас и повторил:

— Кролики любят люцерну. — Для убедительности он даже немного пожевал.

Я заверил его, что он может забрать себе столько травы, сколько его кролики в состоянии съесть, и Фостен сразу же прекратил жевать.

— Bon. [90] Если вы уверены, что она вам не нужна…

Успешно завершив свою миссию, он двинулся к трактору.

Обычно Фостен довольно медлителен, но его благодарность никогда не заставляла себя ждать. Уже на следующий вечер он явился к нам с огромным букетом спаржи, перевязанным красно-бело-синей ленточкой. Анриетта шла следом и несла мотыгу, моток бечевки и таз, наполненный ростками лаванды. Их следовало посадить уже давно, объяснила она нам, но ее кузина только сейчас принесла рассаду с Нижних Альп. Надо пристроить их в землю немедленно.

90

Хорошо (фр.).

Нам с женой показалось, что обязанности распределились довольно неравномерно: Фостен натягивал бечевку и прихлебывал pastis, а Анриетта, размахивая мотыгой, выкапывала ямки на расстоянии рукоятки одна от другой. Предложенную нами помощь она решительно отвергла.

— Она привыкла, — с гордостью сказал Фостен, любуясь тем, как его жена в быстро сгущающихся сумерках размахивает мотыгой, отмеряет расстояние и сажает ростки.

Анриетта засмеялась:

— Помашешь так восемь часов, зато потом спишь будто младенец.

Через полчаса все было сделано: пятьдесят крошечных ростков безупречно симметричной каймой обрамляли фабрику кроличьего корма; через полгода они превратятся в пушистые кустики размером с ежей, через два года — в бордюр высотой по колено.

Прежнее обеденное меню было забыто — в тот вечер мы ели спаржу. Ее хватило еще на несколько дней: пучок был таким огромным, что я едва мог обхватить его руками, а на патриотичной трехцветной ленточке красовались имя и адрес Фосгена. Он объяснил, что во Франции существует закон, согласно которому производитель должен обозначать себя таким образом, и мы стали с нетерпением ждать того дня, когда подрастет наша собственная спаржа и мы тоже обзаведемся именными ленточками.

Ростки были толстенькими, нежными, с изящным узором на кончиках. Мы ели их теплыми, щедро полив растопленным сливочным маслом. Еще мы ели хлеб, испеченный днем в старой boulangerie [91] в Люмьере. И запивали все легким красным вином из винограда, выращенного в нашей долине. Каждым глотком мы поддерживали местного производителя.

Через открытую дверь доносились кваканье знакомой лягушки и длинная нежная песня соловья. Последний бокал вина мы допивали на улице, любуясь луной и новым лавандовым бордюром. Собаки носились среди люцерны, преследуя мышь. Кролики будут хорошо питаться этим летом, и Фостен обещал, что от этого они станут еще вкуснее зимой. Мы пришли к выводу, что постепенно становимся такими же гурманами, как и французы, и вернулись в дом, чтобы доесть козий сыр, оставшийся на десерт.

91

Хлебопекарня (фр.).