Год волка
Шрифт:
Еще через день снова поехали на охоту. Батя сказал, что там все быстрее пройдет, что любая хворь на охоте проходит, никаких тебе докторов не надо.
Одну приманку снова оставили на тропе, недалеко от одинокой березы, другие увезли и разложили к ферме. Никитич, увидев охотников, в сердцах махнул рукой:
– Толку с вашей охоты! Вчера новую дыру сделали, овечку большую, сукотную утащили. Падлы. Бабы видели целую стаю, штук семь, или больше. Тут надо облаву делать. Толку с вас.
Никитич снова махнул рукой, выказывая полнейшую безнадегу, повернулся и пошел, зацепляясь костылем за загородки, в которых базланили годовалые телята. Телята, чувствуя правоту Никитича, орали все громче и громче. Охотники, удрученные известием о новом разбое волков, молча удалились и поехали в сторону дома. На западе горела алым мутная, зимняя заря, предвещая на завтра ветреный день.
Может с расстройства от разговора с Никитичем, а может просто время приспело, но Колькин батя запировал. Запировал широко, грубо и беспробудно. Как говорила Колькина мать: совсем слетел с катушек. Прошло уже три дня, как выложили ядовитые приманки, пора бы и проверять, но батя ничего не понимал, пил горькую и днем, и ночью. Было видно, что остановится он не скоро.
Мать согласилась отпустить Кольку одного, при условии, что он попросит Никитича вместе объехать места, где были выложены приманки. Колька уехал. Он был полон важности и значимости, мечтал найти отравленного волка и гордо привезти его домой. Жалко вот, что мать не позволила взять с собой ружье, – было бы вообще здорово.
За последние дни по дороге никто не проезжал, а ветра гуляли, таскали снега с места на место, – дорогу перемело. Гнедко тащился лениво, особенно по переметам, может и правда, было тяжело, но Колька нещадно хлестал коня вожжами, покрикивал грозно, а тот и ухом не вел, ковылял себе, как ему вздумается, на возницу не обращал внимания, понимал, бестия, что в санях взрослого нет.
Дотащились до березы. Еще чуть, и станет видно крыши ферм. Тропа волчья тоже была переметена плотным снегом, а чуть в стороне какой-то одиночный след. Колька придержал коня, встал в санях, осмотрелся. След широкий и какой-то расхлябанный, видно, как лапы разъезжались по снежному застругу в стороны, как зверь падал, тычась со всего маха мордой в снег, ложился через несколько шагов, снова вставал, крутился на месте.
Подняв глаза, Колька увидел черновину, прямо за березой, на чистом месте, в мелких ерниках. Дух у Кольки захватило, радость смешалась с нахлынувшей гордостью, с появившейся уже охотничьей страстью. Колька огрел гнедка вожжами, подрулил к березе. Торопливо обмотал вожжи вокруг, привязал, а сам все смотрел и смотрел туда, на черновину, на свою удачу, своего, да, да, на своего волка, которого он привезет домой сам, без помощи бати. И все будут удивляться, будут хвалить его, называть настоящим охотником, может даже корреспондент приедет, станет фотографировать. Здорово! Ах, как здорово!
Колька торопился, не знал, за что схватиться, что делать. Под руки попала веревка: привязать за голову, пусть тащится, кто поедет, сразу поймет, что это я волка добыл…. Палка под соломой оказалась: надо взять, для обороны…. Веревку бросил обратно в сани, с палкой, торопливо пошел к добыче, посмотреть, убедиться. Отцовский полушубок был длиннополый, мешал быстро шагать.
Волк был огромный! Он лежал на животе, уткнув морду в снег, передние лапы вытянуты вперед, хвост откинут на сторону. В шкуре был снег, как у тех, первых. Колька постоял рядом, полюбовался, зачем-то ухватился за хвост и потянул в сторону. Волк был очень тяжелый, пожалуй, что и не сдвинуть с места.
– Ничего, за голову привяжу, как милый покатишься. – Вслух сказал Колька, предвкушая свою славу.
Волк, вдруг, ожил. Он медленно приподнял из снега свою лобастую, с широко посаженными ушами голову, повернулся к Кольке и открыл глаза. Вряд ли он что-то видел, но Кольке и не надо было этого знать, Колька был несказанно огорчен, тем, что волк оказался живым. Не возникло ни единой другой мысли, кроме: а ты скоро издохнешь?
Вид у волка был, конечно, такой, что другое-то и в голову не могло придти, ясно было, что он нежилец. Колька чуть посторонился, отступил на пару шагов, покрепче ухватился за палку и решил ждать, ждать, когда эта зверина издохнет. Размером волк был намного больше молодого охотника, но парнишку этот факт как-то особо не заботил, тем более что он вот, вот должен издохнуть. Должен, конечно, а как же еще.
Волк снова уронил голову, уронил прямо в снег, но здесь же по его шкуре прошла крупная дрожь, словно кто-то крепкий и сильный тряс его изнутри. Колька коротко подумал, что совсем недавно, лежа на печи, он так же точно трясся и думал, что умирает. Волк приподнялся на всех лапах, покачался из стороны в сторону, сделал несколько шагов и торопливо лег, или так неловко упал. Колька тоже шагнул следом.
Волк опять поднялся. Спина у него была провисшая, с морды свешивалась прозрачная слюна. Шагнул, шагнул, шагнул. Постоял, как-то снизу, исподлобья глянул на Кольку, схватил пастью снег и опять двинулся.
Колька следом:
– Издохнешь…. Все одно издохнешь. Все одно. – Говорил Колька тихонько, может, опасался чего, может просто боялся нарушить безмолвие, боялся спугнуть удачу.
Пройдя десяток шагов, волк ложился, корчился в диких судорогах, пережидал дикую трясучку и редко, редко дышал. Трудно дышал, с хрипом и свистом. Через какое-то время Колька понял, что волк тянет в сторону камышей. Здесь начиналось огромное болото, кто-то называл его «Мшистым», кто-то «Замшелым». Батя говорил, что именно там, в этом болоте и живут и плодятся эти «серые злыдни». Никакими путями не выкурить их из этого болота, непроходимое оно, ни летом, ни зимой.
Вспомнив эти разговоры, Колька не на шутку перепугался. Перепугался упустить верную добычу. Откуда-то подкатила неведомая храбрость, он половчее перехватил палку, подступился к лежащему в бессилии волку и огрел его по спине. Опять размахнулся и снова огрел, еще раз:
– Умирай, гад. Умирай. Умирай. – Он не кричал, он тихонько приказывал. И дубасил, дубасил его палкой. Шерсть на звере была такая плотная, что казалось, будто Колька выколачивает пыль из подушки. Вряд ли волку было больно от его ударов. Потом чуть склонялся над зверем и прислушивался, – не помер ли. Но тот лишь стонал, жалостливо так стонал, как батя с глубокого похмелья.
Проходили томительные минуты и волк поднимался, лениво, замедленно ловил пастью снег, хотя там, в пасти еще и тот, предыдущий снег не растаял, тянулся, трудно шагал в сторону уже близких камышей, как-то вразнобой перебирал лапами, качался на стороны и не мог удержать голову, она так и висела между лап. Хвост безвольно тащился по снегу. Колька, видя, как уже близко густая стена камышей, пришел в отчаяние, он хватал волка за хвост и старался удержать:
– Умирай. Ну, умирай же. Пожалуйста….