Год зеро
Шрифт:
— Желает устроиться сюда, — подытожила Миранда.
Каждый день кто-нибудь настойчиво просился «за забор». Здесь был клочок той, прежней Америки, теплое и хорошо освещенное местечко. И полки с продуктами.
— Скажите ему: мест нет.
Так оно и было. Никто не предполагал, что Лос-Аламос так быстро наполнится до краев. Не успели оглянуться, как миссия национальной лаборатории сделалась сентиментальной, говорили специалисты по вооружению. Как только чума вышла из-под контроля, наука в Лос-Аламосе перепрофилировалась: с плутония — на геном человека. На этом холмистом плато с пальцевидными полуостровками, торчащими над долиной Рио-Гранде, где вчерашние творцы бомб основали свой городок, охотники за чумой построили целый город.
Миранда еще помнила привлекательное местечко Норман Рокуэлл — лавку с газировкой, кинотеатр и магазинчик ремесленных товаров. Почти ничего этого не осталось, даже площадки для гольфа, — все снесли, чтобы обеспечить рабочие места и проживание двадцати семи тысячам ученых, персоналу обеспечения и их семьям общим числом около девяноста тысяч. Не считая солдат, расквартированных отдельно в лагерях.
— Здесь особый случай, — сказал капитан. — Прежде чем войти, он удостоверился, что сможет выйти. Он не намерен оставаться — хочет топать дальше.
— Вот как.
— Он договорился, чтобы охранники покормили его лошадь, пока будет улаживать свое дело. Это по вашей части.
— А мы, оказывается, еще и конюшнями занимаемся? Что ему надо?
— Полагаю, ему нужны вы. То есть главный здесь.
— Тогда ему к Кавендишу.
— Да Кавендиш пристрелит его, и делу конец.
— А мне как поступить? Я не господин директор.
— Ни в коем разе. Вы просто Миранда. Эббот, — добавил капитан.
Капитан так и стоял с коробкой в руках. Как и все здесь, он знал: Миранда обладает властью, которой никогда не будет у Кавендиша. Она — дочь Эббота. А с начала эпидемии даже генералы повиновались ему, соглашаясь с мнением Царя науки. Кавендиш мог быть рулевым ЛАНЛ [51] , но им самим руководил Пол Эббот. Кавендиш соблюдал это правило, но явно через силу.
У Миранды с Кавендишем прежде нередко бывали стычки. Их философии разнились как ночь и день. В ее понимании ученые должны иметь прикрепленные к ногам амортизирующие тросы, позволяющие делать гигантские, отчаянные прыжки в неизвестное и благополучно возвращаться, чтобы готовиться к новому прыжку. Они не должны прекращать попыток. Но в понимании Кавендиша, всякий эксперимент для каждого ученого — путешествие в его собственные темные джунгли. Исследователям нельзя выходить на поверхность до того момента, пока желанная добыча не окажется в руках. «Конечная остановка — смерть, — любил он напоминать им. — Провал недопустим».
51
Лос-Аламосская национальная лаборатория. (Прим. перев.)
Эта система была порочной уже оттого, что ошибку в нее ввел сам Кавендиш. Получив после смерти Элис полную власть, он заново создал систему такой, какой хотел видеть ее. Дело в том, что он питал симпатии к неудачникам, по крайней мере определенного типа. Большинство его рекрутов были учеными, испытавшими крупные провалы. Люди, пошедшие на безумный, неоправданный риск и добившиеся результатов по необъяснимым либо случайным причинам. К великой досаде Миранды, Кавендиш воспринимал ее саму как превосходный образец энергичного ученого, способного в конце концов вывернуть микроб наизнанку.
По этой причине в ЛАНЛ молодых исследователей было намного больше, чем пожилых. Все понимали: молодые лучше переносят восемнадцатичасовой рабочий день. К тому же, по убеждению Кавендиша, юные таланты менее привязаны к непреложным парадигмам. Все традиционные иммунологические методы борьбы с вирусом были многократно испробованы бесчисленными учеными еще в самом начале эпидемии: ее не удалось даже ослабить. Требовался прорыв в традиционном мышлении. Кавендишу была нужна безумно смелая, неожиданная, противоречащая здравому смыслу агрессия. Он жаждал еретиков и получил их. Но и они терпели неудачи.
— Мне надо кое-что закончить, — сказала Миранда.
Капитан воспринял это как приглашение: поставил коробку на стул и принялся выкладывать все из нее на стол Миранды.
— Конфисковал у него, — пояснил он.
Прямо на документы он водрузил статуэтку лежащей на боку обнаженной женщины. Она была не крупнее пресс-папье. Далее последовала «Флора Гималаев», самая странная книга, какую когда-нибудь видела Миранда. Обложка покоробилась, книга была сброшюрована вручную из экзотической мешанины листов всех мыслимых типов бумаги. Рядом легла медицинская книжка с результатами анализов крови, заполненная столбиком штампов станций, начиная с аляскинской. «Чарльз Эндрю Боуэн» — имя владельца. Шесть футов два дюйма, сто пятьдесят фунтов, глаза серые. Лицо изможденное, взгляд решительный, блестящая тонкая оправа очков замотана скотчем.
Книга будто сама просилась в руки, и Миранда раскрыла ее. Страницы были заполнены рисунками, пометками и сказками. От одной части к другой менялись запахи: ладан, порох, море. Она листала страницы, задержалась на штампе монгольской визы, потом остановилась на вложенном высохшем растении с крохотными голубыми цветами и корнями настолько длинными, что пришлось уложить их в спираль. Вероятно, какой-то цветок из тундры, приспособившийся к жизни под землей большую часть года.
Книга эта — для ребенка, девочки по имени Грейс, догадалась она.
Миранда взяла со стола свернутую пачку документов. Написанный от руки акт смены собственника подробно излагал покупку лошади: две недели назад, на ранчо близ границы штата Нью-Мехико, за несколько кусочков переплавленного золота. Письмо, из которого следовало, что доктор Боуэн принял роды в Канзасе у женщины, благополучно разрешившейся близнецами. Еще один документ, выданный командиром незаконного вооруженного формирования и разрешающий свободное передвижение его предъявителю: «Боуэн, доктор медицины, спас жизнь одному из моих людей. Прошу оказывать ему всяческое содействие».
Среди бумаг были талоны на армейское питание, розовые купоны на бензин, несколько сотен долларов в бесполезной ныне американской валюте плюс один лотерейный билет конкурса поедателей пирогов, состоявшегося четвертого июля в Ганнибале, штат Миссури.
Наконец она добралась до своего собственного письма на бланке ЛАНЛ почти десятимесячной давности. В нем перечислялись все интересующие ее артефакты, которые помощники смогли отыскать по Интернету в архивах Смитсоновских музеев. Кое-что из перечисленного было ей знакомо как давно обработанные и клонированные материалы.