Годин
Шрифт:
– Зачем тебе это сейчас? Вот окончишь институт…
– А если мне сейчас интересно?
Кто-то отмахивался, а кто-то на полном серьезе разъяснял, как коллега коллеге. Годин упорно вникал в то, как получается высокопрочная, мягкая, легированная, электротехническая – такая разная для разных же нужд – сталь. Глядя на процессы литья и закаливания, снова и снова мысленно возвращался к синей папке, лежащей в московском общежитии под кроватью. А глаза все смотрели и смотрели в восхищении: летят огненные брызги, человек делает сталь! Как много стали! Это не маленькая кузница в их воинской части и не институтская лаборатория!
Практика в Череповце показала Алексею, что он еще ни черта не понимает в том, за чем наблюдал. Да, о чем-то имел чисто теоретическое, поверхностное представление. Но хотелось не только понимать технологические процессы, но и управлять ими. Так, как делают это те люди в цехах и за пультами. Даже лучше их. Во сне он часто видел, как льется в формы расплавленный металл, как остывает, как мощный заводской молот бьет по раскрасневшейся болванке, как тянется, тянется тонкий стальной лист…
Иногда же Година будили совсем другие, удивительные сны. К нему ночью приходили то не беременные еще, твердогрудые Зина и Катя, а то совсем незнакомки, которых он мельком видел на заводе или в институте. В ИМИСе было значительно меньше девушек, чем в педагогическом: в этом техническом вузе обитали в основном или зубрилки, или какие-то синие чулки. Да, с ними полезно, увлекательно было говорить об учебе, о науке, но Годин порой с тоской вспоминал и разговоры, которые велись в «педе», – о художественных книгах, о театральных спектаклях, о роли личности в истории…
«Здравствуй, маленькая!
Знаешь, как мне хотелось бы видеть тебя в тот момент, когда ты получишь это письмо. Не из эгоистичных чувств, нет, просто у нас получится диалог, я буду рассказывать, то есть писать, а ты будешь слушать, то есть читать, а как хорошо было бы, если бы мы сели сейчас с тобой вдвоем и поговорили бы обо всем.
Вот уже прошло десять дней. Ты не обижайся, что я так долго не писал. И дело тут не в том, что здесь очень трудно и времени не хватает. Я каждый вечер собираюсь тебе писать, беру ручку и бумагу, напишу слово „Здравствуй“ и какое-то чувство охватывает меня. Как будто именно это слово и подчеркивает, насколько ты далека сейчас от меня, насколько сильно во мне желание видеть тебя и насколько оно безнадежное.
Нет, это не романтический бред, не сентиментальность, а, скорее всего, чувства, охватывающие человека, когда он теряет что-то, хоть и не навсегда, а точнее, на определенное время. Помнишь, я тебе говорил о Фолкнере, что мне нравится, как он свободно обращается со временем и с пространством. Вот этого я не могу делать. Время всегда меня тянет, а пространство толкает вперед, торопит. Поэтому всегда опережаю время и от этого часто переживаю, когда приходится ждать чего-то или кого-то.
Ну ладно, хватит морочить твою голову. Перехожу на более реальное описание своей курсантской, послевоенкафедральной жизни. Давай поговорим о бытовых проблемах моей службы.
Живем в палатках, в одной палатке десять человек. Живем неплохо, если подумать – хорошо, а если мне подумать – вообще отлично. Спим на деревянных досках, но ведь могли бы заставить спать вообще на камнях. Матрацы старые и притом рваные. Но ничего, зато теперь у нас не существует проблемы ваты. Когда нужно, достаем из дырок матрацев. Пища – незаменимая и даже не заменяемая: утром – каша, днем – каша, вечером – каша. И то – от каши только название. Честное слово, Севда, ты готовишь раз сто лучше нашего повара. Вот вчера мы долго обсуждали, к какому течению относится творчество – то есть творение нашего повара. И решили, что он символист. Сама подумай, дают какую-то жидкость: запах сена, а вкус напоминает компот из гнилой груши, и говорят, что это чай. Или дают еще что-то, запаха – никакого, но привкус чая, а знаешь, как называется? Вряд ли догадаешься – компот.
Но все это ерунда, главное – руководство мудрое. Вчера делали вешалки, они два часа обсуждали, где их лучше делать: возле первой курилки или возле второй, хотя нет никакой разницы. А за это время заставили нас пять раз перетаскать доски из одной курилки в другую и обратно. И в конце концов решили сделать ее возле третьей курилки.
Встаем в шесть часов, целый день шагаем, стреляем, убираем территорию, работаем. Ложимся спать в десять. И каждый день так. А завтра особый день, будем принимать присягу. Говорят, что по этому поводу на ужин дадут по два яйца. Смеешься, наверное. А мы радуемся. Ведь яйца-то, в отличие от других видов пищи, будут не символическими, а настоящими.
Вернусь я в Москву в конце этого месяца, там мы должны сдавать экзамен по военке. А в начале августа поеду домой, отдохну месяц и в сентябре – на практику на Сахалин. Вот мои планы, а там посмотрим.
Пиши о себе только мне домой. Потому что в это время я, наверное, буду уже в Баку. Пиши, как выбралась из Москвы, как проходит твоя практика, то есть стройотряд, как у тебя вообще дела. И пиши как можно больше. А в первые числа августа, может быть, и в конце июля я тебе позвоню. Кстати, как Гера? Передай ей привет от меня.
Целую, маленькая, и иду на построение для проверки.
Амир
P. S. Знаешь, что вспомнилось? Вспомнил, как ты говорила, что тебе нравится, когда я злюсь. Да, я часто злюсь на тебя, иногда бываю даже грубым, наверное. И попытаюсь тебе объяснить, откуда у меня эта злость.
Сама знаешь, я довольно-таки спокойный, а точнее, уравновешенный, даже в чем-то консервативный. Мало кто и когда нарушал мое это равновесие (душевное, имею в виду). Но когда это кому-то удается, у меня появляется инстинктивная злость. И это уже не зависит от меня. А в данном случае ты действительно нарушила это равновесие. Больше того, я… По крайней мере, я очень скучаю без тебя».
«Несколько знакомых… Если бы не было Амира, то в одного бы влюбилась точно.
Амир. Действительно ли делаем что-то настоящее? У них каждое имя что-то обозначает. Азик – „огонь“, Рафик – „друг“, Амир – „принц“, „князь“, „начальник“, Севда – первая любовь…
Попросил разрешения звать меня Севда, не объясняя, что это значит. Но я узнала от других… жду письмо от него. Обещал мне прислать рассказ, который написал под моим влиянием.
Кто-то запустил музыку из „Однажды на Диком Западе“. У П. есть, вернусь – возьму послушать…
Надеюсь, когда позвонит, застанет меня дома.
Скоро возвращаемся домой. С 10-го по 25-е поеду на море, а может, и раньше.
Опять прочитала его письмо. Иногда так хочется быть с ним, хотя бы на несколько минут, когда засыпает, спеть „ни-ни-на“…
Ами… Знаешь, очень интересно получается, когда у тебя письмо человека, с которым всегда только разговаривала. Что-то вроде того бывает, когда кто-то первый раз звонит тебе по телефону – можешь даже голос не узнать. Как-то не хватает выражения лица другого, его интонаций, не хватает непринужденности. Получается в какой-то степени посторонне.