Годори
Шрифт:
– Клянусь!
– воскликнул Элизбар и снизу искоса глянул на наконечник копья. Солнечный луч, тонкий, как шелковая нить, играл на нем.
Задетая невниманием отца, Лизико вспыхнула, брови сошлись на переносице. Она даже подумала, а не послать ли все к черту и не убраться ли куда подальше. Но где найти место лучше? Над сверкающей поверхностью озера, клонясь и колеблясь в разные стороны, пестрели паруса яхт... "Спар-так! Спар-так! Спар-так!" - скандировала толпа на берегу. Из вскрытых бутылок вырывалась белоснежная пена и стекала по горлышку. На берегу зеленела поляна, поросшая высокой травой.
– Через десять минут начнем, - шепнул Элизбару лопоухий Григол.
– Но мы покамест разговариваем, мы еще не закончили беседу... Должен же я узнать, что стряслось с моей дочерью в Квишхети!
– воскликнул Элизбар и растерянно огляделся, поскольку ему вдруг почудилось, что кто-то из толпы подает ему
знак - несколько раз почесал лоб мизинцем; однако он никак не мог вспомнить, что означает это почесывание лба мизинцем, но даже если бы и вспомнил, что изменилось бы?! Заговорщики тридцать второго года1 прекрасно владели условным языком и тайными знаками, но чего добились? Предатель просто донес на них на самом обычном языке...
А духовой оркестр все больше входил в азарт. Воздух звенел. В желтом, как опилки, песке возились голенькие дети. Мальчишки пытались поднять в воздух воздушного змея. Змей упрямился. Он, как живой, шевелил длинным хвостом, но только его отпускали, тут же втыкался носом в песок. Девочки, взявшись за руки, водили хоровод. Умирающая цикада юлой вертелась на месте. Тщетно взмахивала прозрачными крылышками, показывая розоватые подмышки...
Если это был сон, то ярче яви, если же явь, то лучше б не видеть ее... Обрывки сна мешались с картинами, порожденными напуганным мозгом.
– Неужели вы не испугались и не постыдились хотя бы? Ведь вы были не
одни!
– Элисо не могла скрыть удивления.
– Что ты привязалась, Элисо? Сколько твердить одно и то же? Конечно, мы боялись, - с наивным простодушием призналась Лизико.
– Ведь все, кроме свекрови, были там... Моя свекровь не очень-то жалует Квишхети... Лопоухий Григол с Антоном загружали машину. Тетушку Тасо носило по дому, попробуй уследи. Железный лежал в гамаке... Но я больше не принадлежала себе... Я же уже говорила!
– вдруг раздраженно прерывает она себя. Может быть, ей стало стыдно своих слов, но она все-таки продолжила, на этот раз подчеркнуто патетично: - Мы уже слепо, без слов исполняли волю высших сил...
– Бесстыжая! Бесстыжая!
– прерывает ее Элисо, поскольку всем существом чувствует, как ее мужа душит едва сдерживаемая ярость, как наглость и бесстыдство дочери сгибают и топчут его.
– Не верь ей, Элизбар! Умоляю! обернулась она к
мужу.
– Она все врет. Меня хочет свести с ума, мне разрывает сердце. Со мной сводит счеты... До сих пор не может простить... "Мать моя была жива, когда ты с отцом начала шуры-муры", - слышишь? Но ты-то ведь знаешь, Элизбар! Ты же все знаешь! Один только мой несчастный муж видел, что творилось в моем сердце, вот причина его инсульта. Я уплывала далеко в море и, когда вокруг была только вода, кричала, как сумасшедшая - "Элизбар, Элизбар, Элиа-а-а!.." Но хочешь - обижайся, хочешь - нет, а правда должна быть сказана, хотя бы
– Нет, я помню, - раздумчиво сказала Лизико.
– Каждую ночь я хотела задушить тебя... Положить на лицо подушку и навалиться, пока не задохнешься...
– Ты слышишь, что она говорит!
– Элисо, негодуя, обратилась к Элизбару.
– Большое спасибо! Ничего другого я от тебя и не заслуживаю, опять обернулась к Лизико, но тут же закрыла лицо руками и разрыдалась. Соломенная шляпка съехала набок, но она этого не замечала.
– Чего ревешь? Ты-то чего ревешь, дура! Что вам от меня надо? Или моей смерти хотите?!
– крикнула Лизико.
– Видишь, что с твоей дочкой!
– Элисо опять обратилась к Элизбару; ей трудно было говорить, но она пересилила себя.
– Сделай же что-нибудь. Помоги, пока еще можно... Ты же отец... Жалко ее, Элизбар. Ведь мы сами виноваты... Не смогли воспитать... ничему не научили...
– Как не научили? Все, что знаю, - от вас, - засмеялась Лизико.
– Когда тебя полюбила, знаешь, кому первым делом открылась? Мужу! продолжала Элисо.
– Сказать мой самый страшный сон? Муку мою сказать? Как будто муж жив, а я, вместо того чтобы обрадоваться, в ужасе не знаю, как ему дать понять, не оживай, дескать, я не хочу...
– Ох, ну ты и чертовка! До чего лукава!
– опять насмешничает Лизико.
– Чертей среди Кашели поищи!
– злится Элисо. Поправляет шляпку, тыльной стороной ладони вытирает глаза и обычным голосом продолжает: - Между прочим, ты не случайно сравнила своего отца с Эдипом. Хотя с Эдипом, пожалуй, больше общего у тебя. Правда, он не ведал, что творил, и все-таки выколол себе глаза, ты же прекрасно знаешь и разве что нам пытаешься отвести глаза, ослепить своей бездумной свободой...
– Что тебе, Элисо? Что вам от меня надо?! Я вас всех ненавижу!! крикнула Лизико.
– Элизбар, Элизбар, Элиааа, - опять заплакала Элисо.
– Прекратите!
– велел Элизбар и царственно ударил копьем о пол. Прекратите!
– повторил он мягче.
– Незачем нам удивлять чужестранцев, чтобы о нас говорили...
– Я никого не стыжусь, пусть говорят, что хотят, - заупрямилась Лизико.
– Элизбар, Элизбар, Элиааа, - продолжала хныкать Элисо.
– Элисо, Элисо, Элисочка, - смягчился над ней Элизбар, - Ты-то меня знаешь... Такой уж уродился - ни богу свечка, ни черту кочерга. Хоть ты не покидай меня в минуту испытаний.
– Что что что я ей сделала, Элизбар, как как как дочь люблю и даже даже больше или тебя тебя как оставить? Знаешь, что говорит мне твоя покойная жена?.. Она поддерживает меня, подбадривает... какая же ты, говорит, молодчина... А если поки поки покину тебя, не простит... плюнет на меня и проклянет...
– всхлипывала Элисо.
– Ты все подаешь в выгодном для тебя свете. Подгоняешь по мерке. Это называется уменье кройки и шитья.
– сказала Лизико и крутанулась перед
зеркалом.
– Ой, я, кажется, на что-то села! Посмотрите на мои штаны!