Годы и дни Мадраса
Шрифт:
Я поняла, почему эти журналы продолжали оставаться в чемодане высокого негра. Их направленность несколько не соответствовала индийской действительности. Омико не смотрела в мою сторону, но лицо ее по-прежнему оставалось напряженным.
Субашини была не в состоянии пропустить очередной организации. Она отправилась на собрание и, стоя у стола Ганди, произнесла речь. — Смысл ее был такой: она еще не знает, что такое «Моральное перевооружение», но если его руководители действительно делают мир лучше и борются со злом, она готова присоединиться к движению.
— Ну, как я выступила? — потом спросила она меня.
— Великолепно,
— Нет. Но я бы посмотрела, — оживилась Субашини.
Она уселась с журналами у меня на веранде.
— Что?! — вдруг раздалось оттуда. — Объясните мне, что это такое?
— Там все написано, — отозвалась я.
— Как же это так? — голос Субашини звучал хрипло и взволнованно. — Как же это так? Они говорят одно, а пишут другое. Посмотрите, они говорят об абсолютной любви, а сами проповедуют ненависть.
— Это к вопросу об абсолютной честности, — заметила я.
— Послушайте, если бы я знала! Я бы никогда не пошла на их паршивое собрание. Да как они смеют! — бушевала Субашини.
— Вот, вот, — засмеялась я. — Сначала надо знать, а потом примыкать. А то ты сначала примкнешь, а затем начинаешь выяснять, что за движение, что за организация.
— Ну, нет! Ну, нет! Это им не пройдет! — глаза Субашини загорелись решимостью. — Можно я возьму с собой эти журналы?
И журналы пошли по общежитию. Ряды сторонников «Морального перевооружения» катастрофически таяли. Только двое продолжали посещать собрания.
Омико и ее подруги теперь демонстративно не здоровались со мной. Преподаватели возмущались, и я поняла, что можно очистить хотя бы Женский христианский колледж от «Морального перевооружения».
— Мисс Мукерджи, — спросила я за ужином, — что, христианская мораль уже изжила себя?
— Почему? Кто сказал? — насторожилась декан.
— Я сама вижу. Какие-то три иностранки заставляют ваших студенток исповедоваться и учат их, как жить.
— Вот именно, — поддержала меня Умен, — наше воспитание поставлено под сомнение. Видимо, только «Моральное перевооружение» способно привить студенткам колледжа нравственные идеалы.
Мисс Мукерджи молча поднялась, окинула помрачневшими глазами столовую и вышла.
На следующий день три фигуры с чемоданами уныло потащились к выходу.
— Трам, пам, пам, пам, — запела громко траурный марш Шопена Субашини, стоявшая на пороге главного здания. — Вынос тела состоялся…
Но в городе продолжались собрания и митинги. Наконец на сцену выплыл второй дед мистера Ганди — Раджагопалачария. Организатор реакционной партии «Сватантра», он был ярым антикоммунистом и, конечно, не преминул воспользоваться пребыванием в городе группы «Морального перевооружения».
Тяжело опираясь на палку, восьмидесятилетний Раджагопалачария прошел к столу очередного собрания и опустился на угодливо подставленный стул. В темных очках, с впалыми щеками, он начал глухим, старческим голосом медленно выговаривать слова.
— Я являюсь свидетелем, — Раджагопалачария переставил палку, — интересного события. Сегодня я услышал хорошую речь моего внука. Этого достаточно для меня как для деда, но этого мало для меня как для политического деятеля. Очень хорошо, что многие из здесь присутствующих понимают, что они должны делать. Бог благословит их. Вы молоды и невинны, да поможет вам
Старик закашлялся и большим носовым платком отер лысину. И снова зазвучал его надтреснутый невыразительный голос. Он давал «добрые» советы участникам движения. Как опытный политический лидер, Раджагопалачария сразу подметил слабые стороны движения в Индии. Он хотел, чтобы эти недостатки были ликвидированы. Ему не нравилось, что группа «Морального перевооружения» ведет пропаганду только на английском языке.
— Вы должны знать индийские языки, говорить на них. Ваши песни и музыка пусть будут индийскими. Тогда вы легко найдете доступ к сердцам молодежи.
Улыбаясь бледными губами, он не забывал нахваливать своего внука, в котором он видел дух того, великого деда.
— Я поздравляю Раджмохана, — гордо возвестил он, — с выдающейся работой, которую он проделал.
Младший Ганди вспыхнул от удовольствия и первый зааплодировал своему деду.
Так Раджагопалачария благословил «Моральное перевооружение». Когда в городе стало известно, что он открыто поддерживает новую организацию, многие стали понимать, в чем дело. А между тем «Сватантра» под эгидой «Морального перевооружения» стала организовывать «Молодежный фронт». Однако «Фронт» не имел успеха, так же как и сама партия. В Южной Индии возникли кратковременные лагеря, где члены группы «Морального перевооружения» пытались подготовить для движения индийские кадры. Особого результата это не принесло. Раджмохан Ганди отправился в Бомбей, откуда он время от времени атаковывал Мадрас различными циркулярами, памфлетами, проспектами и обещаниями. Иногда в индийской прессе появлялись сообщения о конференциях «Морального перевооружения». Сто «революционеров» уехали из Мадраса. С ними отбыли и Омико Чиба с подругами. Ажиотаж в городе поутих. Но ядовитые семена были посеяны и кое-где дали свои всходы.
Пророк Тамилнада
Дравиды против ариев
Глубокий старик с окладистой бородой, одернув черную рубашку, протянул руки вперед. Там, по шатким ступеням трибуны, к старику шел мальчик лет пяти. Черная такса по имени Дитто, тряхнув широкими ушами, глухо заворчала и вопросительно уставилась на мальчика. Такса принадлежала старику, но он теперь не обращал на нее внимания. Его выцветшие глаза из-за стекол очков в простой оправе не отрываясь следили за неуверенными шагами мальчика. Мальчик нечаянно зацепил черный флаг с красным кругом посередине и смутился. Дитто строго посмотрела на флаг и мальчика, подняла кверху кожаный нос и несколько раз пролаяла от удивления. Наконец мальчик приблизился к старику и протянул ему мешочек, в котором звякнули монеты.
— Господин Будда, — чуть заикаясь, начал мальчик. — Господин великий Будда, — поправился он. — Здесь 86 пайс, мы собрали это для вас.
— Спасибо, — просто ответил старик. — Но я не Будда. Ты ошибся.
— Я часто ошибаюсь, — сказал мальчик. — Теперь я пойду.
Старик повернулся и поискал глазами таксу. Дитто улеглась у самого края помоста трибуны и легкомысленно помахивала лохматым хвостом перед группой людей, одетых в черные рубашки.
— Господин Рамасвами, — произнес полицейский репортер, сидевший в одних носках за низеньким столом у трибуны. — Я готов, можете начинать.