Годы и дни Мадраса
Шрифт:
— А наше решение? — раздались отовсюду голоса. — Да, наше решение!
— Предлагайте, предлагайте!
И зал выдохнул: «Закрыть колледж!»
Таким образом, Женский христианский колледж оказался все-таки единственным в своем роде. Студенты сами приняли решение его закрыть.
Весь вечер бурлили общежития. «Революция» разрасталась, и преподаватели предпочитали отсиживаться в своих квартирах. Мисс Мукерджи тоже нигде не было видно.
Не знаю, понимала ли мисс Мукерджи, что сама больше всех содействовала возникновению в колледже «революционной ситуации».
— Я сама отнесу эти требования, — декан пыталась в создавшейся обстановке вернуть себе утерянное.
— Нет! — протестующе закричал зал, — это наше дело!
Делегатам не удалось связаться с комитетом. Члены комитета к тому времени уже были арестованы. Зато забастовка все-таки состоялась. Это была голодная забастовка протеста. Готовиться к ней стали накануне. Все усиленно ели. Ведь предстоял голодный день. Мани, шеф-повар столовой, только разводил руками.
— Никогда не видел, — удивлялся он, — чтобы они так ели. Подчистую. Ничего не осталось.
На следующий день забастовщики были охвачены неподдельным энтузиазмом. По мере приближения времени обеда энтузиазм стал утрачивать свои пылкие формы. Девушки вяло прохаживались по саду, тихо переговаривались или сидели, положив головы на колени. Наконец было решено, что лучший способ борьбы с голодом — это сон. Забастовщики улеглись на кровати. Однако Минакши и Субашини продолжали бродить по саду. На голодный желудок говорить не хотелось, да и особых новостей не было. Единственным человеком в колледже, кто знал, что происходит в городе, была я. Остальные не решались выходить за ворота. Минакши и Субашини отправились ко мне.
— Ну, как там? — спросила Субашини, устало опускаясь в кресло.
Я рассказала, как «там», и в свою очередь спросила, как «здесь».
— Бастуем, — уныло вздохнула Минакши.
— Есть хочется… — рассеянно протянула Субашини.
Вид у обеих был такой тоскливый и несчастный, что я не выдержала.
— У меня есть печенье, — сказала я. — Хотите?
— Что вы, что вы! — замахали руками мои гостьи. — Мы скорее умрем.
Однако обе пары глаз так и впились в пачку бисквитов, лежавшую на столе.
— Вот что, — засмеялась я. — Возьмите печенье, я никому об этом не скажу. И, ей-богу, солидарность студентов от этого не пострадает.
— Вы уверены? — с сомнением протянула Минакши.
— Абсолютно.
— Ну что ж, возьмем? — посмотрела на нее с надеждой Субашини.
— Пожалуй. Но только по одному. Слышишь?
На второй бисквит их уговорить не удалось.
Ночью голодные забастовщики беспокойно ворочались в своих постелях и с нетерпением ждали рассвета. В этот день Мани пришлось
— Подумайте! Все подчистую.
Борьба, видимо, требовала жертв даже от Мани. Постепенно страсти в колледже улеглись, стихийные митинги и забастовки кончились, правда, занятия еще не начались. Преподавателей снова начали почтительно величать «мисс». Декан вновь величественно плыла по саду, гордо неся голову, украшенную жасмином. Как обычно, звонил колокол часовни, призывая на очередную молитву. Но что-то в жизни за каменной оградой неуловимо изменилось. Теперь студенты знали, что они кое-чего стоят, и не благодаря своим наставникам, а вопреки им. Сознание этого заставляло их по-новому двигаться…
«Доброе утро, леди и джентльмены!»
Да, именно так он и сказал: «Доброе утро, леди и джентльмены! Как вы себя чувствуете? Как настроение? Посмотрите, какое сегодня прекрасное солнечное утро! Итак, начнем, пожалуй». И посмотрел на собравшихся веселыми, ни во что не верящими глазами. Три ксилофониста выступили вперед и, взмахнув палочками, заиграли веселый марш.
— Спасибо, — сказал он им и поправил очки, съехавшие на длинный нос. — Теперь прошу вас.
Певцы, смахнув с лица озабоченность, засветились жизнерадостными приклеенными улыбками:
Разве это не страшно печально,
Что я так хорош,
А мир так плох?
На слове «мир» они вытащили из карманов джинсов пистолеты и три раза выстрелили в воздух.
Переделаем мир!
Переделаем мир!
И снова пальнули из пистолетов. Он опять поправил очки и натянуто засмеялся.
— Не правда ли, смешно? — обратился он к собравшимся. Сидевшие на широких деревянных скамьях подростки и несколько студентов вразнобой крикнули, что это действительно смешно.
— Ну, а теперь, — сказал он бодрым тоном зазывалы и бывалого конферансье, — прошу вас быть откровенными с нами. Что вы думаете о «Моральном перевооружении»?
Зазывала носил имя великого человека. Мохандас Карамчанд Ганди был его дедом. В этой утренней сцене как будто все смешалось: великое имя, странный конферансье, пальба из пистолетов и, наконец, переделка мира. Что это? Но лучше рассказать все по порядку…
Все трое появились в колледже во время ужина. Самой видной из них была Омико Чиба. Она оказалась рядом со мной за столом. Высокая, с тонким фарфоровым лицом, она спокойно рассматривала сидящих своими чуть косо поставленными глазами. Смугловатую кисть украшал элегантный браслет с полудрагоценными камнями.
— Разрешите представиться, — обратилась она ко мне. — Омико Чиба из Японии.
Ее английский язык был безупречен, каким бывает он у людей, с детства говорящих на нем.
— Очень приятно, — отозвалась я.