Годы испытаний. Книга 2
Шрифт:
Натевадзе закурил, жадно глотая дым, потом постучал массивным кулаком себя по лбу и сказал с разочарованием комбату:
~- Дурная башка, и как это я не успел вылить весь спирт? Никто бы и не ругал нас, списали бы на немцев. А теперь что делать?
– Вот что, Сограт Ильич: «После драки кулаками не машут» - говорит русская пословица. Главное сейчас - сделать недоступными немцам подступы к заводу. Вон видишь, мелкий овражек с кустами?
– Вижу.
Овражек упирался в передний край нашей обороны. Немцы не раз использовали его, как один из скрытых подступов,
– Этот овражек работает не на нас, а на немцев, хотя мы его и простреливаем. По-моему, там надо установить скрытую огневую точку с двумя направлениями огня. Одно - в сторону противника, другое - параллельно нашей обороне. Выход из овражка придется заминировать. Ты, Сограт Ильич, и займись этой работой сегодня ночью. Саперов я тебе выделю.
Натевадзе тяжело вздохнул.
– Трудно, товарищ старший лейтенант, очень трудно.
– Знаю, что нелегко. Но надо.
– Если обнаружат, что мы работаем, они нам жизни не дадут.
– Знаю. В том и главная задача - скрыть от немцев, чтобы не пронюхали.
– Есть, товарищ старший лейтенант.
– Каждое утро докладывайте мне, что сделано. Артиллерия окажет поддержку вашей роте.
Они распрощались. Миронов свернул в ход сообщения и направился на свой командный пункт. И тут услышал он частые очереди немецких автоматов, перемежающиеся с редкими разрывами мин. Маскируясь густыми кустами прошлогоднего бурьяна, он осторожно раздвинул их на бруствере и увидел странную картину. На нейтральной полосе между нашими и немецкими позициями полз по-пластунски боец. Его пилотка изредка появлялась на поверхности луга в разноцветье и снова исчезала.
«Кто это? Что он там делает? Это по нему всполошившиеся немцы открыли огонь».
К Миронову подошел Натевадзе.
– Зачем вы послали бойца?
– показал Миронов.
– Я никого не посылал, товарищ старший лейтенант.
– Но это же ваш боец там ползет? Как же вы не знаете, что он там делает?
– возмутился Миронов.
Натевадзе обещал узнать и ушел, а Миронов продолжал наблюдать за странным бойцом. Пока командир роты ходил узнавать, боец стал возвращаться, и огонь по нему со стороны немцев еще более усилился. И вдруг все замолкло, как по команде: «Отставить!» Наступила необычная для фронта тишина, в которой можно было, услышать гудение пчел, летающих над цветущим лугом. Миронов бросился бежать по ходу сообщения к траншее. Надо было узнать, кто этот боец и что он там делал, привлекая к себе огонь врага.
За изгибом хода сообщения комбат чуть было не налетел на белокурую девушку - военфельдшера его батальона Валю Пятеркину. Она склонилась над бойцом, лежащим на дне траншеи на разбросанных повсюду полевых цветах, прикладывала к его груди маленькое розовое ухо. Увидев Миронова, бросила в его сторону испуганный взгляд, и в ее зеленоватых крупных глазах блеснули слезы.
– Убит,- сказала она, и маленькие пухлые губы ее покривились будто от боли.
Она собрала со стен траншеи зацепившиеся цветы и положила их на грудь бойцу. И как бы оправдываясь перед Мироновым, сказала:
– Он давно уже носил мне цветы в землянку. А сегодня не принес. Меня вызвали сюда к раненому комвзвода, а он, - показала она на убитого, - как увидел меня, отправился за цветами. Я кричала ему, чтобы вернулся, но не могла остановить. Не послушал…
Она всхлипнула, утирая пилоткой слезы, Сейчас она, маленькая, заплаканная, сидела на корточках и чем-то напоминала Миронову Золушку, которую зло обидели. И ему стало ее жалко. Он погладил ее шелковистые волосы.
– Валя, не плачьте. Теперь ему уже ничем нельзя помочь.
Она бросила на него сердитый взгляд снизу вверх, как бы говоря: «Уходите отсюда!»
Миронов, подчиняясь ее немой просьбе, ушел. Возвращался он на командный пункт под впечатлением только что увиденной им трагической развязки любви. Она невольно напомнила о Наташе. И Миронов подумал: «А полез бы я за цветами для Наташи, рискуя жизнью»? И сам себе ответил: «Полез бы». Он знал, что она очень любит цветы. По дороге он нарвал цветов, пришел в землянку и поставил их в гильзе от снаряда. Чайка искоса поглядывал на начальника.
– Что с вами, товарищ комбат?
Миронов лежал в раздумье. Появилось сосущее, настойчивое желание выразить пережитое чувство стихами. В голове сталкивались, лезли друг на друга, громоздились слова - красивые и грубые, короткие и длинные, знакомые и чужие. Их все становилось больше и больше. Они распирали голову до боли. И уже несколько ручейков с разным ритмическим звоном текли, ломая словесные преграды. И вот карандаш зашуршал по бумаге.
Я люблю ее всем сердцем жарким,
В ней вся жизнь моя, о ней мечты.
Не дарил богатых ей подарков,
Но всегда дарил я ей цветы.
Умирал бы, взглядом попрощался,
Клятв не говорил и громких слов,
Пусть лишь полевой букет остался,
Как моя живая к ней любовь.
Вбежал сержант Чайка.
– Товарищ старший лейтенант!
– Чего там еще?
– Товарищ старший лейтенант, - задыхался Чайка.
– Из штаба полка звонили: ваш брат приехал, - в его голосе дрожала радостная струна.
Миронов даже не повернулся к нему. Он знал, что полк получает новое пополнение. Вот и прибыл какой-то однофамилец, да и только. Откуда быть брату? Ему и шестнадцати лет не исполнилось, как он мог попасть в армию? К тому же место на Дону, где жила семья Миронова, недавно заняли немцы. «И потом если бы и очутился брат в армии, как мог попасть именно на этот фронт, в ту же армию, дивизию и полк, где служу я? Нет, это невозможно…»
– Да, совсем запамятувал… Вам письмо.
Миронов взял. Письмо было от Талановой.
– Товарищ старший лейтенант, разрешите мне за вашим братом в полк съездить?
– Да что вы сегодня очумели? Какого-то брата придумали…
Миронов вышел из терпения, поднялся и сел, свесив ноги. Но, встретив обиженный взгляд Чайки, сказал:
– Ладно, поезжайте. Только это не брат.
– И объяснил, почему он считал так.
Чайка был украинцем и имел упрямый характер. Он выслушал его доводы смиренно, но все же в полк уехал.