Годы нашей жизни
Шрифт:
«…От всей души поздравляю Вас с тем, что нашелся Николай, — пишет Казакевич из Германии, где он заканчивает службу. — Буду рад с ним познакомиться и найти в нем Ваши черты. Солдат он хороший, это ясно…»
То, что Николай — Герой, наполняет отцовское сердце гордостью и радостью. Но Выдриган не видел сына много лет, а обстоятельства пока складываются так, что они еще не могут встретиться.
«…Хочется тебя увидеть, — пишет Николай отцу, — поговорить о многом, поделиться впечатлениями прошедшей жизни. Но есть одна причина, которая меня держит. Надя уже в положении, и пошел последний месяц. В общем, осталось несколько дней. Оставить ее одну нельзя. Ну, а когда родит сына, я приеду обязательно. Живу я сейчас хорошо. Жизнь идет, правда, трудноватая, но надеюсь, как-нибудь это время проживем…»
Наконец получив отпуск, генерал Выдриган спешит к сыну. Он едет в полк, где Николай служит. Он три дня в пути, и всю дорогу им владеет приподнятое настроение… Теперь у него сын, невестка, внук.
От лесного питомника, возле которого стоит указатель, осталось семьдесят километров пути. Несколько женщин, работающих на придорожном участке питомника, увидев в машине генерала с орденами, машут ему вслед. На какое-то мгновение вдруг возникает давнее воспоминание…
…Девятнадцатый год… Городишко под Киевом, название которого он забыл. В батальон Выдригана, которому через день идти в бой, приехал комиссар дивизии. Он сказал бойцам такие слова, что у многих появились слезы. От большого и радостного чувства человек может тоже заплакать.
Потом комиссар предложил в честь грядущей победы посадить здесь на площади несколько молодых деревцев…
Выдриган провожает женщин, хлопочущих возле саженцев, долгим взглядом, в котором признательность и взволнованность…
Остается пятьдесят километров пути. И Захар Петрович радуется солнцу, встречным людям, птицам, ветру, гудящему в деревьях над дорогой, и крохотным саженцам в питомнике.
На лице генерала мягкая улыбка, добрым блеском светятся за стеклами очков его зеленовато-серые глаза. Еще час — и он обнимет сына.
В то самое время, когда отец подъезжает к аэродрому, Николай заканчивает очередной испытательный полет. Он осваивает новый истребитель. Через несколько минут Выдриган поведет самолет на посадку.
И вдруг с машиной начинает что-то твориться. Заметались стрелки на приборах. Сохраняя хладнокровие, Николай пытается заставить машину подчиниться. Рули управления, до сих пор послушные его рукам, не могут остановить стремительного падения самолета.
Прыгать с парашютом уже поздно.
Не знавший поражения в воздушных боях, Николай погибает в мирном учебном полете.
Трагедия в воздухе, и трагедия на аэродроме.
Как ни предупредительны командиры и боевые друзья Николая, которые хотят подготовить отца к страшной вести, но с той минуты, как Захар Петрович вышел из машины, он почувствовал, что на аэродроме случилась беда.
— Говорите прямо, что произошло? — спрашивает Захар Петрович.
Круто нависшее небо словно придавило Выдригана к самой земле.
Он нашел сына, которого считал погибшим, спешил на свидание с ним и прибыл на похороны. Во второй раз хоронит он Николая.
Жизнь, судьба! Неужели вам недостаточно всех тяжких испытаний, которые вы уже посылали Захару Петровичу?!
Теперь Выдригану иногда начинает казаться, что собственный разум уже не подчиняется ему, как Николаю перестал подчиняться самолет.
Нет, нет! И в трагедии своей ты останешься мужественным солдатом. Не поддашься горю, не дашь ему сломить, ожесточить тебя.
«…ОБНИМАЮ ВАС, СТАРЫЙ ДРУГ-ОТЕЦ»
Казакевич давно считает Выдригана вторым отцом. И теперь больше, чем когда-либо, испытывает сыновнюю любовь и нежность к Захару Петровичу.
«Крепко жму Вашу отцовскую руку…»
«Крепко обнимаю Вас, старый друг-отец» — так пишет он в письмах.
Расстояние и разлука не ослабили их дружбу. Они все время переписываются и много думают друг о друге.
Бывает, встретится вам в большом и беспокойном море жизни многоликий человек. Одно обличье у него истинное, другое показное; одно для подчиненных, другое — для начальства, и еще третье — для общественного мнения.
Захар Петрович Выдриган был всегда един.
Откуда бы вы на него ни смотрели — сверху или снизу, из штаба армии, фронта или из окопа, из батальона, смотрели бы глазами бойцов, связистов, разведчиков или глазами штабных офицеров и больших генералов — он был в одном облике.
Чувствовалось, что это умный человек, но сколько вокруг не менее умных людей! Его по справедливости считали опытнейшим военным, хорошим комдивом, но сколько их в армии, людей еще большего военного таланта! Однако по своим нравственным качествам, по своей искренней любви к бойцу, который вынес все тяготы войны, по своей человечности — комдив Выдриган мало кому мог уступить.
Размышляя, Казакевич часто обращается к личности Выдригана.
«…Я имею все основания утверждать, что хорошо знаю Захара Петровича, его личную и общественную жизнь, его характер…»
«…Замечательный человек…»
«Наблюдательный, остроглазый, все замечающий и все понимающий…»
«…Крупный военный авторитет…»
«…Бесстрашный командир, которого любили и высоко ценили подчиненные ему военнослужащие, а также его начальники, в том числе такие, как маршал Рокоссовский, генерал-полковник Крылов, генерал-полковник Попов, генерал-полковник Гусев и др. Мы, разведчики, особенно ценили генерала Выдригана как справедливого и храброго начальника, для которого советский военный долг был превыше всего. Опытный военный, прошедший три войны, раненный шесть раз, старый член партии, он во многом являлся для нас образцом советского командира…»
«У вас военная душа», — писал Казакевич своему наставнику и бывшему командиру.
В их переписке 1946–1947 годов не раз возникает речь о каком-то важном рапорте, который генерал собирается подать.
«Как только сумею, приеду к Вам… тогда и обсудим возможность рапорта по интересующему Вас вопросу…»
О чем рапорт?
Читатель, уже знакомый с характером Выдригана, легко расшифрует строки из письма Казакевича.
Э. Казакевич — 3. Выдригану,