Годы нашей жизни
Шрифт:
Он никогда не искал беззаботной жизни, спокойной, работы и всегда шел ветрам навстречу. Но таких испытаний, как здесь, на Селенге, даже на долю железного комбата еще не выпадало.
Он вел стройку в голой степи, добывая из-под земли материалы, бился над тем, как обеспечить людей питьевой водой. Ежедневно находил выход из самых, казалось бы, безвыходных положений.
Невысокий, крупнолицый, в неизменной бурке и кубанке, он целый день на ногах — в учебных окопах, на стрельбище. И никому из окружающих его людей, для которых железный комбат — олицетворение воли, мужества, неунывающего характера, даже не могло прийти в голову, что по ночам у него влажные глаза и соленые слезы катятся по лицу, застревая в колечках жестких усов.
Случилось так, что из-за какой-то канцелярской, а потом почтовой путаницы Захар Петрович на много месяцев потерял след своих детей. На все телеграммы, письма и запросы приходили одни неутешительные ответы. Он уже считал своих сыновей пропавшими.
Товарищи, которые вместе с Захаром воевали, бывали во всяких переплетах и переделках, никогда не видели слезинки в его глазах.
Но бывает, что плачут даже такие, как Выдриган.
Даже те, из которых революция, по словам поэта, делала самые крепкие гвозди для новой, еще невиданной миру стройки.
МОЯ ХАТА НЕ С КРАЮ
Мы снова возвращаемся в летнее утро сорок пятого года, когда генерал Выдриган едет на машине из Берлина на Восток.
Вдоль дороги, таща скарб на плечах и толкая коляски, тачки, плетутся престарелые немцы, возвращающиеся домой.
На переезде опрокинулась тележка, в которую впряжены двое — седой старик и его жена. Полетели их узлы, чемоданы, утварь.
Проходивший мимо ефрейтор в лихо надетой пилотке, с медалями на выцветшей гимнастерке, невольно придержал шаг. Что он решает? Подойти и помочь? Возможно, что не кто иной, а сын этих немцев всадил ему пулю или сжег хату отца в Вишенках… Не подходить? Достоинство и совесть подсказывают ефрейтору другое…
На площади городка, недалеко от старой кирхи, под каштанами расположилась походная кухня. Ее обступили мальчишки и девчонки в коротеньких штанишках и платьицах. На лицах ни испуга, ни боязни, и немецкая ребятня галдит во всю ивановскую, позванивая металлическими крышками судков да кастрюль. Старшина раздает остаток каши.
Генерал наблюдает эту картину из машины, и в его мыслях возникает история Одера Альтдамовича Уральского.
Героем сей истории была санинструктор Таисия Кучеренко. Выдриган знал ее, как хорошо знал многих бойцов дивизии, и не только тех, кому сам вручал награды. К тому же Кучеренко оказалась его землячкой, родом с берегов Днепра. А история произошла в городе, улицы которого были полем боя.
Стрелковый взвод занимал квартал, отбитый у фашистов. И вдруг из окна углового дома, объятого дымом, донесся крик ребенка.
Солдат ударил прикладом автомата в полуразбитое стекло и исчез в проеме. Когда он вернулся, на нем горела шинель. Ребенка он не нашел. Кучеренко, прислонив бойца к старинной резной двери парадного, перевязывала раненые ноги.
Крик ребенка повторился. Теперь он был пронзительно-громкий, и Таисия побежала на этот голос. Кто-то хотел ее остановить, но было уже поздно. Кучеренко исчезла в густом дыму. Через несколько минут она появилась с ребенком на руке. Другой рукой она сбивала огонь на волосах. Лицо черное от копоти, блестят только зубы да глаза. С Таисии сорвали шинель.
На плащ-палатке унесли раненого бойца и спасенного немецкого ребенка. В медсанбате мальчонка быстро поправился. Назвали его Одером, вместо отчества — название города Альтдама, а фамилию дали Уральский, поскольку дивизия именовалась 175-я Уральская.
«Какой же будет твоя судьба, Одер Альтдамович Уральский? И как сложатся ваши жизни?» — думал Выдриган о тех, что колоннами, группами и в одиночку, пешком или на попутных машинах двигались по всем дорогам. Шли из лагерей, из рабочих команд, из германского плена, из фашистского ада. Люди разных стран, языков и народов, освобожденные воином с красной звездой.
В небольшой гостинице, где пришлось заночевать, генерал встретился с будущим бургомистром — вчерашним узником Бухенвальда и участником лагерного восстания. Немецкий коммунист знал русский еще с двадцатых годов, когда приезжал в Москву. В тридцатые он долго был в подполье, потом на баррикадах Испанской республики, в окопах под Мадридом и Барселоной.
Они проговорили почти полночи; у обоих было такое впечатление, будто давно знакомы. И это шло от ощущения родственности их главной жизненной позиции.
Моя хата не с краю, а всегда в самом центре событий, от которых зависят судьбы трудовых людей, какими бы трудными и часто трагическими ни были эти события».
И снова перед мысленным взором Захара Петровича, будто на экране, всплывало памятное…
Над страной летят бурные годы.
Далекий двадцать третий…
Курсант и секретарь партячейки школы красных командиров знает о том, что украинские братья в Прикарпатье выступают против своих угнетателей. Там родился боевой отряд. И Выдриган обращается с письмом к командующему войсками Украины и Крыма товарищу Фрунзе:
«16 мая 1923 г.
Дорогой Михаил Васильевич!
Знаю, что я должен учиться, чтобы стать в будущем хорошим командиром Красной Армии. Но, поверьте, гнет помещиков в Прикарпатской Украине не дает мне спокойно жить. Тем более в настоящее время, когда там разгорается борьба крестьян.
Как хочется быть им полезным!
Поверьте, что я не осрамлю нашу славную Красную Армию, а скорее умру за свободу, славу и честь.
Еще раз прошу отпустить меня…»
Год двадцать седьмой…
Комбат Выдриган служит в Виннице; его батальон лучший в Железной дивизии. Однако мысль часто уносит комбата с берегов Буга на берега Янцзы. И есть у него мечта, которая заставляет его вести усиленную переписку с ЦК ВКП(б), Реввоенсоветом республики и даже с Коминтерном.
«Комбат 71-го стрелкового полка 3. Выдриган — Председателю РВС СССР К. Е. Ворошилову, Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину
10 марта 1927 года, г. Винница