Годы
Шрифт:
— Да, здесь шумно, — сказала Мэгги. — Зато удобно.
— Очень удобно ходить в театры, — добавила Сара, ставя на стол мясо.
— Я помню, — Роза повернулась к младшей сестре, — с тех пор, как жила тут.
— Вы здесь жили? — удивилась Мэгги, начиная раздавать котлеты.
— Не совсем здесь, за углом. С подругой.
— Мы думали, вы жили на Эберкорн-Террас, — сказала Сара.
— Разве нельзя жить больше, чем в одном месте? — спросила Роза, чуть раздраженно, потому что много где жила, имела много увлечений и много чем занималась.
— Я помню Эберкорн-Террас, — сказала Мэгги и, помолчав, продолжила: — Там была длинная комната, и дерево в конце, и портрет рыжеволосой девушки над камином.
Роза кивнула:
— Мамы в молодости.
— И круглый стол посередине, — продолжала Мэгги.
Роза кивнула.
— И у вас была горничная с голубыми глазами навыкате, да?
— Кросби. Она до сих пор с нами.
Трапеза продолжилась в молчании.
— А потом? — спросила Сара, как ребенок, требующий продолжения рассказа.
— Потом? — сказала Роза. — Ну, потом… — Она посмотрела на Мэгги и вспомнила девочку, приходившую к ним на чаепитие.
Она увидела, как все сидят за столом и — мелочь, которую она не вспоминала много лет, — Милли шпилькой разделяет на волокна фитиль спиртовки. Элинор — со своими расходными тетрадями, а сама она, Роза, подходит к ней и говорит: «Элинор, я хочу сходить к Лэмли».
Прошлое будто нависло над настоящим. Почему-то ей захотелось говорить о прошлом, рассказать сестрам о себе то, что она никому не рассказывала, — нечто скрытое от других. Она помолчала, невидящим взором глядя на цветы в середине стола. Она заметила синее зерно в желтой глазури вазы.
— Я помню дядю Эйбела, — сказала Мэгги. — Он подарил мне ожерелье. Синее ожерелье с золотыми крапинками.
— Он еще жив, — сообщила Роза.
Они говорят так, подумала она, словно Эберкорн-Террас — это сцена в пьесе. Словно те, о ком они говорят, реальные люди, но не в том смысле, в каком она сама себя чувствовала реальным человеком. Это озадачило ее, ей показалось, что она — это два разных человека, что она одновременно живет в двух эпохах. Она девочка в розовом платье, и она же сидит сейчас в этой комнате. Однако под окнами раздался сильный грохот: проехала телега. На столе задребезжали бокалы. Роза чуть вздрогнула, отвлеклась от мыслей о детстве и раздвинула бокалы.
— Не слишком ли здесь шумно? — сказала она.
— Шумно, зато удобно ходить в театры, — ответила Сара.
Роза подняла глаза. Она повторилась. Она считает меня старой дурой, подумала Роза, старой дурой, твердящей одно и то же. И едва заметно покраснела.
Что толку, думала она, пытаться рассказать людям о своем прошлом? Что такое прошлое? Она уставилась на вазу с синим зерном в желтой глазури. Зачем я пришла, думала она, они ведь только смеются надо мной? Салли встала и убрала тарелки.
— А Делия… — начала Мэгги, пока они ждали. Она придвинула к себе вазу и принялась расставлять в ней цветы. Она не слушала, а думала о своем. Розе она напомнила Дигби — тем, как она была поглощена цветами, точно расставлять цветы в вазе, чередуя белые с голубыми, — это самое важное дело на свете.
— Она замужем за ирландцем, — громко сказала Роза.
Мэгги взяла синий цветок и поставила рядом с белым.
— А Эдвард? — спросила она.
— Эдвард… — начала Роза, но тут вошла Салли с пудингом.
— Эдвард! — воскликнула она, подхватив последнее слово.
— «Лопни глаза сестры моей покойной жены, что служит чахлой опорой моей иссякшей старости…» — Салли поставила пудинг на стол. — Вот вам Эдвард, — сказала она. — Цитата из книги, которую он мне подарил. «О, моя растраченная юность!..»
Роза прямо-таки услышала, как это говорит Эдвард. Он имел обыкновение принижать себя, хотя на самом деле был о себе весьма высокого мнения.
Но этим Эдвард не исчерпывался. И она не позволила бы над ним смеяться, она очень любила брата и гордилась им.
— Теперь в Эдварде мало что осталось от этого, — сказала Роза.
— Я так и думала, — согласилась Сара, садясь напротив.
Помолчали. Роза опять взглянула на цветы. Зачем я пришла? — продолжала она спрашивать себя. Зачем сломала себе утро, оторвалась от ежедневных дел, хотя было ясно, что они не хотят ее видеть?
— Продолжайте, Роза, — сказала Мэгги, разрезая пудинг. — Расскажите нам еще о Парджитерах.
— О Парджитерах? — Роза увидела себя бегущей по широкой улице под фонарями. — Что может быть обычнее? Большая семья, живущая в большом доме… — И все же она считала саму себя очень даже интересной личностью. Роза умолкла. Сара посмотрела на нее.
— Они не обычные, — сказала Сара. — Парджитеры… — Она провела вилкой линию по скатерти. — Парджитеры идут все дальше и дальше, — вилка уперлась в солонку, — пока им не встречается скала. И тут Роза, — она опять посмотрела на Розу (та при этом чуть подобралась), — Роза пришпоривает коня, подъезжает к человеку в золотом мундире и говорит: «Будьте вы прокляты!» Ведь Роза такая, правда, Мэгги? — Она посмотрела на сестру так, будто рисовала на скатерти портрет Розы.
Это верно, подумала Роза, доедая пудинг. Я такая. Опять ей показалось, что она — это два человека одновременно.
— Ну, с этим покончено, — сказала Мэгги, отодвигая тарелку. — Идите сядьте в кресло, Роза.
Мэгги встала и подвинула к камину кресло, на сиденье которого проступали кольца пружин, как заметила Роза.
Они бедны, подумала она, оглядываясь вокруг. И в доме этом они поселились, потому что он дешевый. Они сами себе готовят: Салли ушла на кухню варить кофе. Роза придвинула свое кресло поближе к креслу Мэгги.