Годы
Шрифт:
— Какие планы на вечер? — спросил Мартин.
— В четыре — на Круглый пруд, — сказала Сара, постукивая ладонью по столу. — В четыре — на Круглый пруд.
Теперь она перешла, подумал Мартин, в сонное благодушие, следующее за сытным обедом с вином.
— С кем-нибудь встречаешься там?
— Да, с Мэгги.
Помолчали. До них долетали обрывки чужих разговоров. Человек, к которому отходил Мартин, удаляясь, тронул его за плечо.
— В среду в восемь, — сказал он.
— Точно, — откликнулся Мартин и сделал пометку в своей записной книжке.
— А какие планы на вечер у тебя? — спросила Сара.
— Надо навестить сестру в тюрьме, — сказал Мартин, поджигая сигарету.
— В тюрьме?
— Розу. Она сидит за то, что бросила камень.
— Рыжая Роза, красная Роза, — начала Сара, опять потянувшись за вином, — дикая Роза, колючая Роза…
— Не надо, — сказал Мартин, закрыв ладонью горлышко бутылки. — Тебе хватит.
Она немного возбуждена. Надо ее утихомирить. Люди все слышат.
— Дьявольски неприятная штука, — сказал он, — сидеть в тюрьме.
Она придвинула к себе бокал и сидела, уставившись на него, словно механизм ее мозга внезапно отключился. Она была очень похожа на мать, только смеялась по-другому.
Мартину хотелось поговорить с ней о ее матери. Но разговаривать было невозможно. Слишком много людей слушает, к тому же они курят. Дым, смешанный с мясным запахом, создавал духоту. Мартин вспоминал прошлое, когда Сара воскликнула:
— Сидит на трехногом стуле, и в нее впихивают мясо! [46]
Мартин очнулся от воспоминаний. Она имеет в виду Розу?
— Камень наделал дел! — Сара засмеялась, взмахнув в воздухе вилкой. — «Сверните карту Европы, — сказал он лакею. — Я не верю в силу» [47] .
Она положила вилку на тарелку, так что сливовая косточка подпрыгнула. Мартин огляделся. Люди слушали. Он встал.
— Ну, пойдем? Если ты сыта.
46
Попавшие в тюрьму суфражистки часто объявляли голодовку и подвергались насильственному кормлению.
47
«Сверните карту Европы, она не понадобится еще десять лет», — слова британского политического деятеля Уильяма Питта-младшего (1759–1806, премьер-министра с 1783 по 1801), произнесенные им после битвы под Аустерлицем.
Она поднялась и стала искать свое пальто.
— Я получила удовольствие, — сказала она, беря пальто. — Спасибо, Мартин, за вкусный обед.
Он подозвал официанта, который с готовностью подошел и выписал счет. Мартин положил на тарелку соверен. Сара начала продевать руки в рукава пальто.
— Сходить с тобой, — предложил Мартин, помогая ей, — на Круглый пруд в четыре?
— Да! — воскликнула она, повернувшись на каблуке. — На Круглый пруд в четыре!
Она пошла к выходу — слегка нетвердой походкой, заметил Мартин — мимо служащих из Сити, которые по-прежнему сидели и ели.
Подошел официант со сдачей, и Мартин начал опускать монетки в карман. Одну он оставил на чаевые. Но, уже собираясь дать их, он вдруг заметил что-то вороватое в выражении лица Альфреда. Мартин приподнял счет — под ним лежала монета в два шиллинга. Обычная уловка. Мартин вышел из себя.
— Что это? — гневно спросил он.
— Я не знал, что она там, сэр, — заикаясь, проговорил официант.
Мартин почувствовал, что у него краснеют уши. В гневе он очень походил на отца, у него тоже проступали белые пятна на висках. Он бросил монетку, предназначавшуюся для официанта, в карман и прошел мимо него, оттолкнув его руку. Тот отступил, что-то бормоча.
— Идем, — сказал Мартин, торопливо ведя Сару через многолюдный зал. — Прочь отсюда.
Он вывел ее на улицу. Спертый воздух, запах горячего мяса вдруг стали невыносимы для него.
— Ненавижу, когда меня обманывают! — сказал он, надевая шляпу. — Прости, Сара. Не надо было водить тебя туда. Гнусная дыра.
Он вдохнул свежий воздух. Уличные звуки, безучастный, деловитый вид всего вокруг бодрили после ресторанной жары и духоты. Вдоль улицы выстроились телеги, из складов в них летели ящики. Мартин и Сара опять вышли к собору Святого Павла. Он поднял голову. Старик по-прежнему кормил воробьев. И собор был все тот же. Мартину захотелось опять ощутить, как приходят в движение и замирают составные части его тела, но чувство физического единения с каменной громадой не вернулось. Он чувствовал только злость. К тому же его отвлекала Сара. Она собиралась перейти оживленную улицу. Мартин протянул руку, чтобы задержать ее.
— Осторожно, — сказал он.
Они перешли дорогу.
— Пойдем пешком? — спросил он. Она кивнула.
Они пошли по Флит-стрит. Разговаривать было невозможно. Тротуар был очень узкий, и Мартину то и дело приходилось сходить с него, чтобы идти рядом с Сарой. Ему все еще было неприятно от пережитого приступа злости, хотя сама злость почти прошла. Как я должен был поступить? — думал он, вспоминая, как прошел мимо официанта, не дав ему на чай. Не так, думал он, не так. Люди теснили его, вынуждая сходить с тротуара. В конце концов, бедному негодяю надо зарабатывать на жизнь. Мартин любил быть великодушным, любил оставлять за собой улыбающихся людей, да и два шиллинга ничего для него не значили. Но что толку рассуждать, когда уже поздно? Он начал было напевать ту же песенку, но перестал — вспомнив, что он не один.
— Ты только посмотри, Сэл! — сказал он, сжимая ее руку. — Ты посмотри!
Он указал на раскоряченного грифона на вершине Темпл-Бар-Мемориал [48] , нелепого, как обычно: не то змея, не то птица.
— Посмотри! — повторил Мартин со смехом.
Они остановились, чтобы рассмотреть плоские фигурки, неуклюже прилепленные к постаменту: королеву Викторию, короля Эдуарда. Затем пошли дальше. В толпе говорить было невозможно. Люди в париках и мантиях торопливо переходили улицу, одни несли красные сумки, другие — синие [49] .
48
Темпл-Бар-Мемориал — памятник, сооруженный в 1880 г. по проекту Горация Джонса и представляющий собой высокий постамент со статуями королевы Виктории и принца Эдварда; венчает монумент фигура грифона.
49
Начинающий британский юрист носит свой наряд (мантию, парик, ленты) в синей сумке. Достигнув успеха под руководством королевского адвоката, он получает от него в подарок красную сумку, которая служит символом признания профессиональной состоятельности.