Годы
Шрифт:
Она была тронута. Ей было приятно прикосновение его руки.
— Милый Норт! — воскликнула она. Она почувствовала сквозь платье его волнение: он был, как пес, тянущий поводок, рвущийся вперед, с натянутыми нервами, — вот что она почувствовала, когда он положил руку ей на колено. — Только не женись на ком попало! — сказала Элинор.
— Я? — удивился Норт. — С чего вы взяли?
Она что, видела, как он провожал девушку вниз? — подумал он.
— Скажи мне… — начала она. Она хотела расспросить его, спокойно и рассудительно, пока они наедине, о его планах, но вдруг увидела перемену в его лице: на нем появилось выражение подчеркнутого ужаса.
— Милли! — пробормотал Норт. — Черт ее возьми!
Элинор быстро обернулась. К ним шла ее сестра Милли — необъятная в широких одеждах, соответствующих ее полу и положению в обществе. Она очень располнела. Чтобы скрыть ее формы, вдоль рук ниспадали полупрозрачные покровы в бисере. Руки были так толсты, что напомнили Норту спаржу — бледную спаржу, суживающуюся к концу.
— Элинор! — воскликнула Милли. Она до сих пор хранила пережитки собачьего преклонения перед старшей сестрой.
— Милли! — откликнулась Элинор, но не так сердечно.
— Как я рада тебя видеть, Элинор! — проговорила Милли со старушечьим квохтаньем. Все же в ее манере была некая почтительность. — И тебя, Норт!
Она протянула ему свою маленькую кисть. Он заметил, как врезались кольца в пальцы, точно плоть наросла на них. Плоть, наросшая на брильянты, вызвала у него отвращение.
— Как замечательно, что ты вернулся! — сказала Милли, медленно опускаясь в кресло.
Норту показалось, будто весь мир посерел. Она набросила на них сеть, заставила их всех почувствовать себя одной семьей, вспомнить, что у них было общего; но это было неестественное ощущение.
— Мы остановились у Конни, — сказала Милли. Они приехали на матч по крикету.
Норт опустил голову и посмотрел на свои туфли.
— А я еще ни слова не слышала о твоих поездках, Нелл, — продолжала она. Они падают, и падают, и мокро шлепаются, и покрывают собой все, думал Норт, слушая, как его тетка роняет изо рта свои безликие вопросы. Однако сам он был настолько переполнен чувствами, что даже ее слова мог заставить звенеть и перекликаться. «А водятся ли в Африке большие какаду? А видно ли там ночью Полярную звезду?» А завтрашний вечер я где проведу? — добавил уже он сам, потому что карточка в жилетном кармане испускала свои лучи, вне зависимости от окружающей нудотины. — Мы остановились у Конни, — продолжала Милли, — которая ждала Джимми, который вернулся из Уганды… — Несколько слов ускользнули от внимания Норта, потому что он представил себе некий сад и комнату, и следующее, что он услышал, было слово «аденоиды» — хорошее слово, решил он про себя, отделив его от контекста; слово с осиной талией, перетянутое посередине, с твердым, металлически блестящим брюшком, это слово особенно хорошо для описания насекомого… однако в этот момент приблизилось нечто очень массивное, состоявшее главным образом из белого жилета, в черном ободке. Над ними навис Хью Гиббс. Норт вскочил, чтобы уступить ему кресло.
— Милый мальчик, ты думаешь, я сяду на это? — произнес Хью, у которого хилое сиденье, предложенное Нортом, вызвало презрительную усмешку. — Ты уж найди мне что-нибудь, — он огляделся вокруг, прижав руки к бокам, — более существенное.
Норт подвинул ему пуф. Хью осторожно опустился на него.
— О-хо-хо, — проговорил он, садясь.
Норт услышал, как Милли откликнулась: «Так-так-так».
Вот к чему сводятся тридцать лет существования в качестве мужа и жены: о-хо-хо — так-так-так. Похоже на нечленораздельное чавканье скотины в стойле. Так-так-так — о-хо-хо, как будто топчутся на мягкой влажной соломе в хлеву, как будто возятся в первозданном болоте — плодовитые, жирные, полубезмозглые, думал Норт, рассеянно слушая добродушное бормотание, которое внезапно затопило все вокруг.
— Сколько ты весишь? — спросил дядя Хью, смерив Норта взглядом. Он осмотрел его с ног до головы, точно лошадь.
— Мы должны взять с тебя обещание приехать, — добавила Милли, — когда мальчики будут дома.
Они приглашали его погостить в Тауэрсе в сентябре, чтобы принять участие в охоте на лисят. Мужчины охотятся, а женщины — Норт посмотрел на свою тетку так, будто она могла разродиться прямо здесь, — женщины рожают бесчисленных детей. Их дети рожают новых детей, и у этих новых детей — аденоиды. Слово повторилось, но теперь оно не вызвало никаких ассоциаций. Он рухнул, они повергли его своей массой; даже имя на карточке в его кармане потухло. Неужели с этим ничего не поделаешь? — спросил он себя. Тут нужна только революция, не меньше, решил он. В голову полезли оставшиеся с войны образы взрывчатки, подбрасывающей вверх горы земли, вздымающей древовидные земляные тучи. Но это все белиберда, думал он, военная белиберда, белиберда. «Белиберда» — слово Сары, оно вернулось к нему. Так что же остается? Его взгляд поймала Пегги, стоявшая и говорившая с неизвестным мужчиной. ВЫ, врачи, ученые, подумал Норт, почему вы не можете бросить в бокал маленький кристаллик, такой иглистый-искристый, чтобы они его проглотили? Здравый смысл. Разум. Искристо-иглистый. Но станут ли они его глотать? Он посмотрел на Хью. У того была манера надувать и сдувать щеки, говоря свои «о-хо-хо» и «так-так-так». Проглотишь или нет? — мысленно спросил он у Хью.
Хью опять повернулся к нему.
— Надеюсь, теперь ты осядешь в Англии, Норт, — сказал он. — Хотя, наверное, в тех краях жить неплохо, а?
И они обратились к теме Африки и нехватки рабочих мест. Воодушевление Норта иссякало. Карточка больше не излучала образы. Падали мокрые листья. Они падают, падают и покрывают все, шептал он про себя, глядя на свою тетку — бесцветную, если не считать бурого пятна на лбу, и волосы у нее бесцветные, лишь одна прядь будто измазана желтком. Наверное, все ее тело мягкое и выцветшее, как начинающая гнить груша. А Хью, положивший свою большую руку на колено Норту, он облеплен сырыми отбивными. Норт поймал взгляд Элинор. В нем ощущалось некоторое напряжение.
— Да, как они все испортили, — говорила она.
Но из ее голоса исчезла глубина.
— Повсюду новые виллы, — говорила Элинор. По-видимому, она недавно была в Дорсетшире. — Маленькие красные виллы вдоль дороги, — продолжала она.
— Да, что меня поражает, — сказал Норт, заставив себя поддержать ее, — это как вы испортили Англию в мое отсутствие.
— В наших краях ты найдешь не слишком много перемен, Норт, — сказал Хью с гордостью.
— Да, но нам повезло, — добавили Милли, — у нас там несколько крупных имений. Нам повезло, — повторила она, — если не считать мистера Фиппса, — она едко усмехнулась.
Норт очнулся. Она говорит всерьез, подумал он. Ее ехидство придало ей подлинности. Настоящей стала не только она: вся их деревня, большой дом, малый дом, церковь и круг старых деревьев предстали перед ним совершенно реально. Он был не против пожить у них.
— Это наш священник, — объяснил Хью. — По-своему неплохой малый, но слишком близок к католичеству. Свечи и все такое.
— А его жена… — начала Милли.
Элинор вздохнула. Норт посмотрел на нее. Она засыпала. Остекленелый взгляд, застывшее выражение лица. В какое-то мгновение она была ужасно похожа на Милли, дрема выявила семейное сходство. Затем она широко раскрыла глаза, усилием воли не давая векам опуститься. Но она явно ничего не видела.
— Ты должен приехать, и увидишь, как будет хорошо, — сказал Хью. — Как насчет первой недели сентября? — Он раскачивался с боку на бок, как будто его добросердечие перекатывалось в нем. Он был похож на слона, который собирается встать на колени. А если он встанет на колени, как он поднимется обратно? — спросил себя Норт. И если Элинор заснет и захрапит, что мне тогда делать, если я буду сидеть между колен у слона?