Гоголь. Мертвая душа

Волконский Петр

– В Польше? – догадался Гоголь.

– В ней самой. Я сюда, между прочим, по его душу приехал, голубчик. Так что с этой минуты будем действовать сообща.

– Ах, Яков Петрович, Яков Петрович! Что ж вы раньше не объявились-то? Стольких смертей можно было избежать. Элеонора, Алексей...

– Меня они не заботят, Николай Васильевич, – отрезал Гуро. – Я занимаюсь делами государственной важности. Моя цель – господин Кашмарек, он же Верховский. Как бы я взял его, если бы не позволил ему проявить себя во всей красе?

Гоголь подумал, что должен возненавидеть его всей

душой... но этого не произошло. Он всегда испытывал к этому человеку двойственное чувство. Гуро в очередной раз спас его. И, как всегда, строил козни против друзей Гоголя. Было невозможно относиться к нему однозначно.

– Сударь, – произнес Гоголь торжественно, – я сделаю все возможное для того, чтобы негодяй получил по заслугам. Но я оставляю за собой право относиться к вам так, как вы того заслуживаете, бессердечный вы человек!

– Сердце у меня есть, смею надеяться, – сказал на это Гуро с присущей ему двусмысленной улыбкой. – В противном случае пришлось бы предположить, что в жилах моих не течет кровь. А она течет, друг мой. И я готов отдать ее до последней капли за царя и государство Российское! Как бы напыщенно ни прозвучали мои слова, это чистая правда. К вашим услугам, сударь.

Он церемонно поклонился, заставив Гоголя смутиться.

– Я забыл поблагодарить вас, Яков Петрович.

– И в самом деле, – произнес Гуро, как бы только что сообразив это. – Не стоит благодарности, Николай Васильевич. Дело обычное.

Гоголь смешался еще сильнее. Почему, ну почему он чувствует себя в присутствии этого злого гения как мальчишка?

– И все же я чрезвычайно признателен вам, сударь, – пробормотал Гоголь, попытавшись поклониться с тем же чувством собственного достоинства, как это проделал Гуро.

Его покровитель сделал жест, означающий и то, что изъявление благодарности принято, и то, что оно не имеет особой ценности.

– Да, Николай Васильевич, – произнес он, – со-всем забыл сообщить вам новость, которая может быть вам небезынтересна. Расследование против вас прекращено, подозрения с вашей персоны сняты. В настоящий момент я представляю здесь графа Бенкендорфа, а значит, и всю полноту власти Третьего отделения императорской канцелярии.

– Скажите, Яков Петрович, будет ли арестован городничий?

– В настоящее время считаю это нецелесообразным, – ответил Гуро. – Господином Черногубом займется жандармерия, равно как и тем вертепом, который он устроил во вверенном ему городе. Не беспокойтесь, все виновные получат по заслугам.

– Что будет с Элеонорой? – продолжал допытываться Гоголь. – И с остальными мертвыми душами?

– Опыт подсказывает мне, что как только их кукловод будет обезврежен, куклы вернутся в свои коробки.

– Коробки?

Гуро холодно взглянул на Гоголя.

– Предпочитаете, чтобы я выяснился яснее?

– Не надо... Я понял. Знаете, Яков Петрович, когда я нашел поручика, под ногтями у него торчали щепки. Это оттого, что, будучи погребенным заживо, он пытался выбраться из гроба, где, должно быть, задыхался...

– Кстати, о ногтях! – оживился Гуро и отворил дверь, чтобы крикнуть. – Стража! Введите господина Тукова!

Очень

скоро исправник предстал перед напарниками, растерявший лоск, уверенность и представляющий собой лишь бледную тень того полицейского начальника, который обещал скрутить Гоголя в бараний рог. Теперь он сам был весь какой-то скособоченный, раздавленный, растрепанный.

– Взгляните, Николай Васильевич, что способно сделать с человеком одно лишь письменное предписание канцелярии Его Императорского Величества, – сказал Гуро. – Вот где настоящая магия.

– Господа, – заговорил Туков с чувством, прижимая руки к мундиру. – Случилось ужасное недоразумение. Я готов принести господину Гоголю свои нижайшие извинения. Решение отправить его сюда было ошибкой.

– Но вы здесь не по Ошибке, господин исправник, – промолвил Гуро, поигрывая тростью. – Присаживайтесь. Начнем нашу беседу.

Туков с ужасом покосился на стул с дыркой и замотал головой:

– Не смею сидеть в присутствии столь важных лиц. Я...

– Посадите его, – распорядился Гуро. – И позаботьтесь о том, чтобы ваш бывший начальник не встал раньше времени.

Он посмотрел на Малюту:

– Эй, любезный, как тебя? Хотя не надо, не говори, я все равно не запомню. Буду звать тебя Малютой Скуратовым.

– Так меня Малютой в участке и кличут, – обрадовался заплечных дел мастер.

Гуро остановил его словоизлияния одним движением брови.

– Забудь, кем являлся человек, который сидит перед тобой, прежде. В настоящий момент ты, Малюта, видишь перед собой государственного преступника, и любезничать с ним не надо. Я хочу, чтобы он изъявил готовность искренне и исчерпывающе ответить на все вопросы, которые будут ему заданы. Отпустишь его не раньше, чем убедишься, что он готов к допросу. После этого стражники вернут преступника в его бывший кабинет, и мы продолжим уже там. Здесь слишком душно и людно, не правда ли, Николай Васильевич? Предлагаю вам подождать господина Тукова наверху.

Гоголь с радостью согласился. Не успела дверь в подвал захлопнуться за ними, как снизу раздался душераздирающий вопль, перешедший в визг.

– Сущая свинья, – прокомментировал Гуро, постукивая тростью на ходу. – Кто живет свиньей, тот и умрет ею, запомните эту непреложную истину, мой Друг.

– Вы собираетесь его...

Гоголь оглянулся, как будто готовый бежать в подземелье, чтобы вызволять человека, который намеревался подвергнуть его страшным пыткам.

– Я собираюсь добиться от Тукова правды самым быстрым и надежным способом, – ответил Гуро на непрозвучавший вопрос. – Судьбу этого человека будет решать выездной трибунал, который вскорости будет направлен сюда. И я думаю... Нет, я твердо рассчитываю на то, что Тукову и прочим пособникам Верховского будет вынесен смертный приговор. Эти изменники готовились к смуте и отделению Бессарабии от империи. Верховский намеревался создать целую армию из беглых преступников и каторжников. Думаю, я не ошибусь, если предположу, что гальванические покойники, метко окрещенные снулыми, должны были стать ударной силой ополчения. Им ведь неведом страх, и они готовы идти под пули и ядра.