Гоголь. Мертвая душа
Шрифт:
– Нет здесь никого! Ломай, тебе говорят!
– Так вы же сами приказали не шуметь, ваше благородие. Цыц, мол...
Гуро, не выдержавший этих препирательств, сбежал с крыльца, ухватил урядника за шкирку, подвел к двери и ткнул в нее лбом.
– Приступай.
Федор перекрестился и поплевал на ладони, потом обхватил ими топорище и взялся за дело. Вытягиваемые гвозди ныли и скрипели, порождая зубную боль. Наконец горбатые доски были сняты и уложены на крыльцо.
– Осторожнее, господа, не наступите, – предупредил Федор, отложивший топор и отправившийся
– Ты куда собрался, урядник? – остановил его Гуро.
– Как куда, ваше благородие? В церкву...
Федор растерянно замигал глазами.
– В церкву тебе нельзя, Федя, – сказал ему Гуро с обманчивой лаской в голосе. – Твое дело – снаружи караулить.
– Для чего, ваше благородие?
– Для того, Федя, чтобы неприятель не подобрался скрытно и не застал нас врасплох. Помнишь, что делать в том случае, если к посту попытаются приблизиться?
– Так точно, ваше благородие, – ответил Федор. – Предупредить окриком. Выстрелить в воздух, а потом в человека, ежели не послушается.
– Помнишь, молодец, – похвалил Гуро. – А теперь забудь. Стреляй сразу, без всяких предупреждений. Понял? Если да, то просто кивни. Отлично. Какой ты понятливый, Федя... Николай Васильевич, за мной!
Подсвечивая себе шведской спичкой, он зажег несколько свечей под образами, и в церкви воцарился неверный багровый полумрак. Таинственно поблескивала позолота и серебро. Тени мужчин ползли по скудно расписанным стенам.
– Кое-чего я не учел, – пробормотал Гуро, прохаживаясь по храму.
– Чего? – спросил Гоголь.
Собственный голос показался ему незнакомым и пугающим.
– Где искать этот чертов крест? Храм-то большой. Все эти клиросы, алтари... этот, как его, престол...
– Во-первых, крест не может быть чертовым, – тихо упрекнул спутника Гоголь. – Во-вторых, в храме вообще не позволено произносить святотатства. В-третьих, я, кажется, знаю...
– Говорите, мой друг, – потребовал Гуро нетерпеливо. – Хочется поскорее выбраться отсюда.
– А! Вам тоже не по себе? Все-таки и вас проняло?
– Вздор! Просто я чувствую себя здесь как в ловушке. Если перекрыть выходы, то из церкви никуда не деться. Мы в мышеловке, мой друг. И я хочу покинуть ее до того, как она захлопнется. Так что оставьте свою иронию при себе и говорите, что собирались. Итак, вам кажется, что вы догадались, где искать тот самый крест?
– Да, – подтвердил Гоголь. – Протоиереи обычно имеют покои в храмах. Отец Григорий, как истинный верующий, вряд ли жил в миру. Нужно обыскать его комнату.
– Где она может быть? – оживился Гуро.
– Не за Царскими вратами, это было бы святотатством. Так... Так... Следуйте за мной, Яков Петрович.
Гоголь повел спутника к лестнице, ведущей на колокольню, и не ошибся. Под ней обнаружилась дверца. Чтобы протиснуться в нее, пришлось согнуться в три погибели, но келья оказалась довольно просторной, тем более что обстановка ее была самая скудная: узкая койка больничного типа, табурет и небольшой стол, накрытый старой плюшевой скатертью,
– Его настигли здесь, – пробормотал Гоголь. – Я как будто вижу, как отец Григорий сопротивляется, хватаясь за что попало. Негодяи осмелились поднять на него руку прямо в храме, не боясь гнева Господнего.
– Я вот тоже опасаюсь совсем другого, – признался Гуро, уже начавший обыск. – Давайте поспешим. Неспокойно мне здесь.
Пока он переворачивал матрас и встряхивал одеяло, Гоголь взялся перекладывать книги на столе. Как и подсказывало ему сердце, крест был здесь. Отец Георгий сунул его в массивный кожаный фолиант с псалмами. Может быть, спрятал, когда в келью ворвались похитители, а может, просто всегда держал реликвию под рукой, и она затесалась среди страниц случайно. Крест был деревянный, с незатейливыми медными накладками, очень темный, фигурный, местами выщербленный. Взяв его в руку, Гоголь поразился тому, как тяжела эта небольшая по размеру вещица, которая, вероятно, изначально предназначалась для ношения на груди поверх рясы. Он повертел находку, проверяя, нет ли в ней других металлических вставок, но ничего не обнаружил. Странным было и то ощущение тепла, которое исходило от креста. Его не хотелось выпускать из руки.
– Нашел, – сказал Гоголь.
– Давай сюда!
Гуро резко повернулся к нему, зацепив при этом плащом свечу, пристроенную на углу стола. При падении она потухла. В этот же момент снаружи раздался отчаянный крик Федора.
– Сказал же ему: «Стреляй, а не кричи!» За мной!
Гуро выскочил в зал. Гоголь следовал за ним по пятам, на ходу пряча крест в карман. Несмотря на тревогу, он испытывал радость оттого, что не пришлось расставаться со святыней. Его коробило от одной мысли о том, что Гуро будет трогать крест своими нечуткими руками.
Дверь отворилась, впуская в церковь ночной сквозняк. Пламенные острия свечей беспорядочно заколыхались, порождая игру теней. В дверной проем влетел округлый предмет и покатился к ногам Гуро, оставляя на полу темные капли. Гуро отпрыгнул с несвойственной ему суетливостью и выстрелил, направив пистолет на дверь, за которой Гоголь никого не увидел. Снаружи раздался издевательский и вместе с тем угрожающий вой из нескольких глоток.
Гуро уронил саквояж вместе с тростью и крикнул:
– Доставайте второй пистолет, Гоголь!
Отдав распоряжение, он подбежал к двери, но она захлопнулась, прежде чем он достиг ее. Он выстрелил сквозь нее.
Гоголь не услышал грохота. Его расширившиеся зрачки были устремлены на голову урядника Федора, заброшенную снаружи. Она была ровно отрублена или отрезана, так что шея напоминала кусок разделанного мяса.
– Его собственным топором зарубили, – сказал Гоголь.
К нему подбежал Гуро, оттолкнул ногой голову и склонился над саквояжем.
– Что вы там бормочете?
– Топор...