Гоголь. Мертвая душа

Волконский Петр

Золотая осенняя пора закончилась, пейзаж был унылым и хмурым. Небо было такого цвета, каким бы смог нарисовать его художник, лишенный красок и имеющий в своем распоряжении лишь уголь и свинцовый карандаш. Всюду царило запустение, как будто здесь никогда не было и не могло быть жизни. Кусты и деревья стояли мертвые, растопырив мокрые ветки.

Пока товарищи добирались до своих лошадей, на сапоги их налипло столько земли, что они едва волочили ноги.

– Первое, что я сделаю, когда вернусь в гостиницу, – рассуждал Гуро, – это вымоюсь с головы до ног. Тем временем на стол подадут заказанные мной яства, а заказано будет немало,

поверьте, мой друг. И все это я намерен съесть. И уж потом, только потом, я сброшу с себя халат и голым лягу спать в хрустящую постель, а она будет хрустеть, черт возьми! Иначе хозяину гостиницы и всей его прислуге не поздоровится.

– Я бы на вашем месте перестал поминать черта при каждом удобном и неудобном случае, – укорил спутника Гоголь.

И снова Гуро смолчал. Как будто чувствовал за Гоголем право разговаривать с собой так. Прежде в их отношениях даже намека на такое не могло быть.

– В перечне своих ближайших планов я не учел одной Мелочи, – сказал Гуро, когда они уже ехали по деревенской улице, на которой не сохранилось следов вчерашних заслонов.

Лишь две или три сгорбленные фигуры копались на огородах, остальные то ли попрятались, то ли сгинули, ибо мертвые души чужие в царстве живых и всегда стремятся восвояси, туда, где им самое место.

– Какую мелочь? – спросил Гоголь, стряхивая с себя задумчивость.

– А пожалуй что и не мелочь, – сказал Гуро, – пожалуй, что это немаловажная деталь. Мой друг, я хочу, чтобы сегодня за накрытым столом со мною сидели вы.

Задуманное осуществилось, тем более что к возвращению тайного советника в Бендеры подоспел целый отряд жандармов, взявшихся наводить порядок с таким рвением, что в тот же вечер один чиновник повесился, другой застрелился, а третий то ли спятил, то ли притворился спятившим столь искусно, что отправили бедолагу в лечебницу для умалишенных.

Придя после банкета в свой нумер, Гоголь уже начал раздеваться, когда в дверь постучали. Придерживая расстегнутый ворот, он открыл дверь и увидел служанку, принесшую ему письмо. Он спросил от кого; она не знала.

– Хозяин велели передать, – пискнула она и убежала.

В том, как она стрельнула в него глазами на прощание, угадывалось что-то смутно знакомое. «Кто она? – спрашивал себя Гоголь, разворачивая лист. – Смотрит как...»

Он не смог подобрать определения, но точно знал, что у челяди не может быть такого взгляда и выражения лица.

– Маргарита, – прошептал он, пробежав взглядом по идеально ровным строкам, начертанным бегущим, уверенным почерком с обилием замысловатых петель.

Письмо подписано не было, но он не сомневался в том, что правильно угадал автора. Она, она! Кто еще мог передать в нескольких фразах столько насмешливой изысканности, высокомерия и ненависти?

Послание той, кто именовала себя баронессой фон Борх, гласило:

Сударь! Я не попрощалась с вами не по причине невежливости, а потому что очень скоро нам предстоит встретиться снова, когда под рукой у вас уже не будет той безделицы, которая помешала нам закончить свидание так, как оно должно было закончиться. Передайте то же самое человеку, называющему вас другом и не считающему вас таковым. Не сомневайтесь в моем твердом намерении повидаться с вами в самом ближайшем времени. Мир тесен, а жизнь коротка, порой намного короче, чем нам того хочется.

И все.

Перечитав

написанное, Гоголь бросился вниз, чтобы разыскать ту девицу, которая передала ему послание. Как и следовало ожидать, обе служанки постоялого двора совершенно на нее не походили.

– Это была она, – убежденно сказал Гоголь Гуро. – Маргарита, Одного только не понимаю. Отчего она сразу не расправилась со мной?

– А вы бы этого хотели, Николай Васильевич? Готовы остаться с выцарапанными глазами, лишь бы снова увидеть ее? О! – Гуро шутливо заслонился пятерней с рубиновым перстнем на пальце. – Не смотрите на меня таким испепеляющим взором, не то одежда на мне вспыхнет! Шучу, голубчик, шучу. А если серьезно, то причина понятна любому, кто хоть сколько-нибудь занимался магией. Ведьма растратила слишком много колдовской силы, чтобы представлять собой опасность. По сути, если бы вы опознали и схватили ее на месте, она не смогла бы оказать вам сопротивления больше, чем любая другая девица. – Не сумев перебороть искушение, Гуро добавил невинным тоном: – Элеонора, например!

– Сударь! – вскипел Гоголь. – Не ожидал я подобной неделикатности от вас после всего того, что нам довелось пережить вместе.

– Виноват, Николай Васильевич, – произнес Гуро с неподражаемой смесью иронии и аристократического достоинства. – Не подумал, что это заденет вас так больно.

– Еще бы, Яков Петрович. Ведь душа у меня живая, в отличие от тех душ, которых мы здесь повидали. И знаете, что я понял про Маргариту фон Борх? Она тоже неживая. Она была здесь главной Мертвой Душой.

– Она вернется, когда поднакопит сил, мой друг. Ведь месть и ненависть составляют весь смысл существования созданий такого рода.

По лицу Гуро пробежала тень. Он зябко повел плечами и произнес совсем другим, прозаическим тоном:

– Если вас ничто больше не держит в этой дыре, то окажите честь и составьте мне компанию в моем путешествии в Петербург. Сегодня выпадет первый снег, но пересаживаться в сани еще рано. Даст бог, домчим на колесах до самой столицы.

– Будем надеяться, – кивнул Гоголь, которому тоже захотелось поскорее очутиться как можно дальше отсюда. – Я с радостью принимаю ваше предложение, Яков Петрович.

В тот же день они тронулись в путь. Кузов был вместительный, так что при желании можно было лежать вытянувши ноги. Это позволяло сократить количество остановок и прибыть в Петербург до наступления настоящих холодов.

В дорогу Гоголь захватил дощечку и тетрадь, чтобы делать по пути заметки карандашом. Он приступил к этому занятию сразу, как съехали с брусчатки.

– Что это вы там черкаете? – осведомился Гуро, обложившийся газетами и почтой, доставленными ему из столицы.

– Хочу описать наши приключения, – ответил Гоголь. – Могу вывести вас под другим именем, если пожелаете.

– Ни под каким именем выводить меня не: смейте, Николай Васильевич. Это не просьба, это приказ.

– Приказ? Разве вы мне начальник, Яков Петрович?

Гуро поднял бровь, как это умел делать только он один.

– А разве нет?

Увидев Кислое выражение на лице спутника, он снизошел до мягкого, почти дружеского тона:

– Голубчик, о таких вещах нельзя писать прямо. Подобные сочинения стали бы смущать умы и порождать ненужные вопросы. Кроме того, Поступая так, вы нарушили бы закон о неразглашении государственной тайны, а сие было бы крайне опрометчивым поступком. Надеюсь, вы меня понимаете?