Гоголь. Мертвая душа
Шрифт:
«Тогда, в церкви, мы не поддались ее чарам и обратили в бегство ее кошмарное воинство, – вспомнил Гоголь. – Один действовал крестом, второй оружием, но с равным успехом. Мы победили тогда и были близки к победе сейчас – вот причина ненависти колдуньи».
Верховский приблизил клинок к переносице Гуро, вынужденного смотреть на своего палача. Маргарита улыбалась, похлопывая себя хлыстом по голенищу. Ухмылялся и Верховский, отчего его разбитое, опухшее от побоев лицо представляло собой самую уродливую маску, какую только может представить себе человеческое воображение.
–
Гуро издал низкий стонущий звук. Так мычат во сне люди, когда пытаются и не могут очнуться от кошмара. Но это был не сон. Клинок был настоящий, все было по-настоящему.
«Следующим буду я, – подумал Гоголь. – Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного».
Он еще не понял, что именно, но что-то в нем изменилось. Слова молитвы послужили волшебным ключиком, заново запустившим тот сложный механизм, каковой позволяет нам производить миллионы всевозможнейших и разнообразнейших действий. Что до Гоголя, то он весь был сосредоточен только на одном деле, которое следовало осуществить.
– Господи Иисусе Христе! – вымолвил он вслух.
Губы послушались, невзирая на томительное онемение, сковывающее их.
Занесенная рука Верховского застыла, как будто настал его черед впасть в столбняк.
– Помилуй мя! – сказал Гоголь.
Верховского затрясло. Он прилагал неимоверные усилия, чтобы вонзить стальное жало в глаз Гуро, но невидимые тиски удерживали его руку.
– Грешного! – выкрикнул Гоголь.
– Нет! – взвизгнула Маргарита из своего кресла. – Не смей! Не смей!
Ее волосы поднялись и протянулись в стороны, как наэлектризованные, лицо утратило привлекательность, сделавшись невыразимо отталкивающим, при всем при том что не растеряло правильности своих черт. Все дело было в состоянии той, кто носила эту маску.
– Нет! – закричала она опять, и ветер, созданный ее дыханием, погасил свечу на комоде.
Но пальцы Гоголя уже нащупывали в кармане крест. Извлеченный оттуда, он озарил комнату знакомым переливчатым сиянием – как будто свет пропустили через радужные алмазные грани. И в то же мгновение часы заскрежетали, прокручивая стрелки вперед. Все ближе и ближе к рассветному часу.
Глава XXIX
Но существо, корчащееся в кресле, не собиралось сдаваться без боя. Стрелки замерли, а потом дернулись обратно, собираясь повернуть вспять. Гоголь не позволил этому свершиться, подняв крест как можно выше и продолжая читать Иисусову молитву. При всей ее простоте, а может, как раз благодаря этой простоте она действовала безотказно.
Пробудившийся Гуро без всякого труда обезоружил Верховского и оттолкнул его, вынудив пятиться через всю комнату. Выстрел прозвучал в тот самый миг, когда приспешник Маргариты впечатался спиной в стену. Верховский сполз на пол, оставив на обоях след, словно проведенный малярной кистью, окунутой в красную краску.
Пистолетный ствол переместился левее, отыскивая Маргариту.
То, что совершила она, опровергало как закон земного притяжения, так и многие другие физические законы, которые
Все, что он успел сделать, это выставить перед собой крест, но этого оказалось достаточно. Летящую ведьму отбросило, перевернуло вверх тормашками и понесло назад. Промедли Маргарита хотя бы долю секунды, и она бы размозжила голову о стену, но, по-кошачьи извернувшись в воздухе, она нырнула в смежную комнату.
Уже не молясь, а крича от боли, Гоголь бросился за ней. Крест в его руке был не просто горячим, не просто раскаленным, он занялся настоящим пламенем, он прожигал ладонь до кости, и расплавленная медь капала на кожу, оставляя дымящиеся дыры. Превозмогая себя, Гоголь не разжимал стиснутых пальцев. Он хотел догнать Маргариту и уничтожить ее, потому что чувствовал в себе эту силу, пока держал крест.
Она чувствовала то же самое и, не задерживаясь нигде, неслась по дому, вышибая двери там, где они были закрыты. Бежавший сзади Гуро кричал Гоголю упасть на пол, чтобы дать ему возможность стрелять, но Гоголь не слышал. Словно одержимый, с пылающим крестом выскочил он за ведьмой в прихожую, где она кувыркнулась над полом, развернулась и вылетела прочь.
Гоголь выскочил на крыльцо, озираясь. Рассвет уже занялся, но в сером воздухе не было видно Маргариты – она как сквозь землю провалилась.
Выбежавший из дома Гуро пальнул в небо от досады.
– Ушла! – воскликнул он. – Вот ведьма!
– Ведьма, – согласился Гоголь вяло. – Попробуй удержи такую.
Он хотел поглядеть на то, что осталось от сгоревшего креста, и челюсть его отвисла. В кулаке была зажата черная головешка, но не горячая и не теплая, а совершенно остывшая. Пальцы и ладонь были перепачканы сажей. Никаких следов ожогов найти не удалось.
– Чудо, – сказал Гоголь. – И то, как быстро пролетело время до рассвета, тоже чудо.
– Чудеса чудесами, а свидетеля у меня нет, – проговорил Гуро с досадою.
– Напрасно вы застрелили Верховского, Яков Петрович.
– Я не мог рисковать, Николай Васильевич.
– Тогда не пеняйте на судьбу, а радуйтесь, сударь.
Гоголь сам не заметил, как заговорил с тайным советником покровительственным тоном, но получилось это совершенно естественно.
– Я радуюсь, мой друг, – сказал Гуро и действительно весело улыбнулся, чего он не делал уже до-статочно давно.
– А я нет, – вздохнул Гоголь. – Мне жаль креста. Такого у меня больше никогда не будет.
– У вас есть молитва, Николай Васильевич. Без нее крест бы не подействовал, я так думаю.
– Эта молитва доступна каждому.
– Не каждому, мой друг, – заверил Гоголя Гуро. – Вот я, например, не способен молиться, поскольку не верю. А у вас получилось. Редкий случай, скажу я вам.
Они вернулись в дом, чтобы забрать свои вещи. Верховский лежал на том месте, где сразила его пуля, но теперь он был полуразложившимся и ужасно смердел. Зажимая носы перчатками и платками, товарищи поспешили на свежий воздух.