Голем и джинн
Шрифт:
Анна после того происшествия не вернулась на работу. Радзины послали к ней домой маленького Аби, и там хозяйка сообщила ему, что девушка собрала вещи и уехала, не сказав никому ни слова. Миссис Радзин заявила, что до смерти беспокоится за нее, но мистер Радзин возразил, что дело есть дело, и вскоре в пекарне появилась девушка по имени Руби. У Руби были кроткие, коровьи глаза, и она нервно смеялась каждый раз, когда кто-то смотрел на нее, но зато она была послушной и молчаливой, что устраивало мистера Радзина.
Сейчас они все были там, внизу, в гостиной: Радзины, и Руби, и квартирная хозяйка, и Майкл с небольшой группой
«Ты никого больше не хочешь пригласить?» — спросил ее Майкл. Она улыбнулась и покачала головой. Кого еще приглашать? Некого, кроме единственного человека, который знает ее лучше всех.
Дверь открылась, и она вздрогнула. Худой старик в темном костюме смотрел на нее.
— Вы, наверное, мистер Шаль? Майкл мне много о вас рассказывал.
— Пожалуйста, называйте меня Джозеф, — с доброй улыбкой попросил старик.
Она встала и взяла его под руку. Она была выше его на целый фут, но все равно чувствовала себя маленькой и неуверенной. А что, если нервы у нее не выдержат? Нет! Женщина выпрямилась, крепче взялась за его руку и заставила себя шагнуть вперед.
Вместе они вышли из комнаты.
Иегуда Шальман свел Голема вниз по лестнице, стараясь держать себя в руках. Это оказалось непросто — ему все время хотелось расхохотаться. Когда Майкл Леви попросил его быть посаженым отцом невесты, ему потребовалась вся его немалая воля, чтобы сохранить серьезное лицо.
— Конечно, если только она согласится, — едва сдерживая смех, ответил он.
Еще неделю назад он сам казался себе мишенью какой-то космической шутки, но теперь пришел его черед веселиться. Смущенная невеста, которую он сотворил своими собственными руками!
Он подвел ее к жениху; тот уже стоял перед одетым в черное мировым судьей. В гостиной было довольно жарко, и молодые люди, не слишком озабоченные приличиями, успели снять пиджаки. Шальман с удовольствием последовал бы их примеру, но этого он не мог себе позволить. На левой руке, прямо под локтем, у него была толстая повязка, которая, сними он пиджак, стала бы заметной, особенно если через бинт опять начнет просачиваться кровь. Но все эти неудобства казались ему совсем небольшой платой. Потому что посмотрите-ка на нее! Глуха как пень ко всем его мыслям и желаниям и даже понятия не имеет о том, кто он и чего хочет. Все получилось именно так, как он задумал.
Решение он, как всегда, нашел в своей драгоценной пачке обожженных листов. Провозившись с ними три ночи, он понял, что его спасет особый символ, начертанный на амулете, который носят на шее. Но амулета под рукой у него не нашлось, и он решил изобразить символ над сгибом локтя. Шальман, конечно, ожидал, что это будет не слишком приятно, но к такой пронизывающей боли не был готов, — казалось, нож проходит сквозь тело и терзает его душу. Следующий день он провел в постели, борясь с тошнотой и вздрагивая от приступов боли в руке. Но дело того стоило! Теперь он мог спокойно следить за ней и не волноваться, что Леви неожиданно решит привести свою молодую жену в приютный дом.
«Когда-нибудь я уничтожу тебя», — как можно отчетливее подумал он, глядя на невесту, но она спокойно стояла и смотрела на потного судью, бубнящего что-то по-английски. Время от времени Майкл с нервной улыбкой оглядывался на нее, она же, напротив, была серьезна, как сотрудник похоронного бюро. Шальман
Мировой судья возвысил голос, и Шальман разобрал слова «мужем и женой», а потом раздался всплеск аплодисментов, и вот Леви уже держит в объятиях это существо, одетое в белое, и целует ее. Сухо улыбнувшись, мировой судья отвернулся. Его работа была закончена.
Шальман смеялся вмести со всеми и радовался, что ему известно то, чего не знает никто. Ему понадобится еще день, для того чтобы полностью восстановить силы. А потом начнется следующий этап его поисков. Что бы ни связывало Голема с Бауэри, что бы ни пытался скрыть от него умерший дядюшка Леви, он это обнаружит. Тайна хранится где-то здесь, в этом городе, и только и ждет, чтобы ее раскрыли.
21
— Мариам, — спросил Арбели, — вы знакомы с Надией Мунсеф, матерью Мэтью?
Он сидел за столиком в кофейне Фаддулов и, несмотря на жару, прихлебывал обжигающий кофе. Мариам знала, что Арбели приходит, только если хочет что-то обсудить, и потому держалась поблизости, натирая и без того безупречно чистые столы; Саид тем временем обслуживал других клиентов.
— С Надией? — Она задумалась, все еще держа в руке тряпку. — Мы разговаривали с ней несколько раз, но довольно давно. Почему вы спрашиваете?
Арбели колебался. Ему не хотелось говорить правду, которая заключалась в том, что лицо этой женщины преследовало его.
— Я заходил к ней пару недель назад, чтобы поговорить насчет Мэтью. Она была больна. То есть она, конечно, и раньше болела, но… это совсем другое.
Он постарался описать ей женщину, открывшую ему дверь: она стала еще худее, чем раньше, а глаза сильно запали и потускнели. Странный, темный румянец, больше похожий на сыпь, покрывал ее щеки и переносицу. Крест, висевший у нее на шее, — восьмиконечный, говорящий о принадлежности к Греческой православной церкви, — заметно дрожал в такт чересчур быстрому биенью ее сердца. Она растерянно щурилась в полумраке прихожей, и Арбели постарался поскорее объяснить ей, зачем пришел. Дело совсем не в том, что Мэтью им мешает, — напротив, он сообразительный и проворный мальчик, и они рады, когда он бывает в мастерской. Но тот проводит у них каждое утро — то время, когда он определенно должен быть в классе. И если школьный надзиратель об этом узнает… «Мне бы не хотелось, чтобы у Мэтью были неприятности. Особенно с его матерью», — добавил он.
На ее лице появился бледный намек на вежливую улыбку. «Конечно, мистер Арбели. Я поговорю с Мэтью. Спасибо, что терпите его». И прежде чем Арбели успел заверить ее, что терпение здесь ни при чем, что у мальчика настоящий талант и из него получится отличный ученик жестянщика, она шагнула назад и закрыла перед ним дверь, а Арбели остался на площадке размышлять о том, что он сделал неправильно.
— Вы сделали все, что надо, — твердо сказала Мариам. — Вы не можете брать на себя ответственность за благополучие ее сына. — Она вздохнула. — Бедная Надия. Знаете, она ведь совсем одна.