Голем в Голливуде
Шрифт:
И в этих непроглядных дебрях – ни одной семейной фотографии.
Кабинет Перната весь был оклеен афишами и рекламой ужастиков. Сев на истертую козетку, Джейкоб пересилил себя и отказался от предложенного виски. Лишь завистливо посмотрел, как хозяин плеснул себе из хрустального графина. Пернат прошаркал к стенному шкафу, где стояли граненые вазочки с орешками и отрезанная голова.
Окровавленные лохмотья кожи, незрячий взгляд.
Задохнувшись, Джейкоб вскочил.
Пернат мазнул по нему взглядом, потом ухватил голову за волосы и швырнул Джейкобу. Тот поймал.
Резиновая.
– Для
Он взял из шкафа две вазочки с кешью, одну поставил перед Джейкобом.
– Извините, если не первой свежести. – Пернат умостился в кресле за внушительным дубовым столом.
Теперь было видно, что голова бутафорская, хотя издали выглядела вполне натуральной. Бесспорно, мастерская художественная работа – этакая смесь Моне и Гран-Гиньоля [10] .
– Вы так со всеми гостями? – спросил Джейкоб. Сердце еще сбоило.
10
«Гран-Гиньоль» (Grand Guignol) – парижский театр ужасов, один из родоначальников жанра хоррор.
– Вы не гость. – Пернат закинул орешек в рот. – Давайте к делу, а то мне уже восемьдесят четыре.
Джейкоб снова сел на козетку.
– Расскажите о Касл-корте.
– Усадьба принадлежала отцу, – пожал плечами Пернат. – Он из зажиточного рода, всякой собственности до черта. Дома, фабрики, земли. Полно недвижимости, после его смерти разгорелась нешуточная драка. – Он прихлебнул виски. – По правде сказать, я не нуждался в деньгах. Но сестра решила захапать усадьбу, и я, естественно, воспротивился.
– Ваша сестра скончалась.
– Потому-то я и победил, – хихикнул Пернат. – Помогла пятая колонна – «Вирджиния слимс». – В объятиях большого скрипучего кресла, усаженного шляпками медных гвоздей, он смотрелся высохшим листиком. – Вроде как победил. Адвокаты урвали две трети пирога. Я оставил собственность, которая приносила доход, остальное продал. Жил припеваючи. Усадьба – часть большого владения, которое отец поделил. Он ее сам выстроил. По своему проекту.
– Он был архитектор.
– Свинья он был. Но да, чертил чего-то там. Меня его работы не интересовали. На мой вкус, все как-то стерильно.
Джейкоб посмотрел на чучело обезьяны, подвешенное к потолку.
– Я вас понимаю.
Пернат усмехнулся и встал налить себе еще виски.
– Усадьба приносит доход? – спросил Джейкоб.
– Ни цента.
– Тогда почему не продать? Похоже, она гибнет.
– В том-то и цель. Пусть сгниет. Как представлю, что она разваливается, приятно аж до щекотки. – Пернат закупорил графин и проковылял к креслу, по пути прихватив резиновую голову, которую устроил на коленях, словно ши-тцу. – Мыслилось этакое убежище, где папаша окунется в творчество. К карандашу он там не притрагивался, однако немало натворил и вдосталь наокунался. Все его секретарши и ассистентки полюбовались домом – вернее, потолком, пока папаша на них прыгал. Удивительно, что ни одну не заездил до смерти. Свинья, в полном смысле слова. Угробил мать.
– Ну так снесли бы дом.
– Вот уж нет. Это архитектурное достояние… – Пернат залпом прикончил вторую порцию. – Своего рода памятник. Адюльтеру.
– С тех пор как унаследовали дом, вы там не бывали?
– А зачем?
– Кто еще имеет доступ?
– Да кто угодно. Я его не запер. Пусть входит кто хочет, мне нет дела. Чем больше проклятий там скопится, тем лучше.
Джейкоб нахмурился. Он надеялся на другой ответ.
– Что вы расследуете, детектив? Наверное, что-нибудь скверное.
– Убийство.
Пернат хрюкнул.
– Куда уж сквернее. Прискорбно. Кто убийца?
– Знал бы, не разговаривал бы с вами.
– Кого убили?
– Тоже не знаю.
– А что вы знаете, детектив?
– Немного.
– Ай молодец! – Пернат поднял стакан. – За неведение.
Интересно, почему нет семейных фотографий.
– В городе у вас есть родственники? – спросил Джейкоб.
– Бывшая жена снова вышла замуж, но я бы не спешил назвать ее родственницей. Живет в Лагуна-Бич. Сын в Санта-Монике. Дочь в Париже.
– Часто с ними видитесь?
– Как можно реже.
– Значит, вы один.
– Да. – Пернат погладил бутафорскую голову. – Я и Герман.
Дети Перната унаследовали дедову любовь к простоте. В парижском Марэ Грета держала галерею, где торговали минималистскими произведениями, созданными из эпатажных материалов вроде пожеванной жвачки и ослиной мочи. Архитектурные творения Ричарда представляли собой каркасы из стекла и стали. Перелистывая его портфолио, Джейкоб думал о маятнике поколений: с каждым взмахом вкус детей уничтожает вкусы отцов.
Однако отпрыски Перната были по-своему успешны: деловые люди, ведущие деловую жизнь.
Тупик.
Поиск схожих преступлений выдал короткий список обезглавливаний, но совпадений – запечатанной раны, выжженного знака ни иврите (даже не исчезающего) – не нашлось. Обычно злодеем оказывался псих, которого быстро ловили. Один во дворе насадил голову своей престарелой тетушки на кол и отплясывал вокруг него, распевая «Мы чемпионы».
Самым, так сказать, здравым оказался один пакистанец из Куинса: он задушил и обезглавил дочь-подростка, которая отправляла однокласснику пикантные эмэмэски.
Религиозный пыл выявлял в людях все лучшее.
Справедливость.
Джейкоб поискал сведения о еврейских террористических группах в Соединенных Штатах.
Расширил поиск до любой еврейской улики на месте убийства.
Затем – до любых выжженных знаков.
Добавил к запросу слово «справедливость».
По нулям.
Джейкоб откинулся в кресле. В животе урчало. Без четверти десять вечера. Нетронутый завтрак – вафля в застывшем сиропе и заветревшемся масле – отправился в мусорное ведро. В холодильнике было пусто, но для проформы Джейкоб в него заглянул и потопал в магазин за парой хот-догов.