Гольф с моджахедами
Шрифт:
Осетин исповедовал православие, иначе бы она сказала: положись на Аллаха.
Могущественный Саид-Эмин Хабаев любил осетин. Отец этого, Джамалдина, спас ему жизнь — спрятал в семье, когда в прошлом веке, 23 февраля 1944 года, 479400 чеченцев депортировали в Казахстан. Женщин с детьми и стариков отделили, везли другими эшелонами. Стояли морозы, Хабаевы вымерли. Трехлетнего Саид-Эмина вытянул из-под мертвяков сцепщик. За такое расстреливали на месте, как за помощь при побеге.
Неведомы пути человеческие, но судьба каждого предопределена…
Прав Исса, с ней не играют. Перед смертью каяться за совершенное зло, как принято у христиан, будет поздно. Пророк Мухаммед, да благославит его Аллах и приветствует, говорил: не делал добра, не помогал людям в беде — не надейся на рай, будешь пить кипяток в аду, добро совершай, когда просят нуждающиеся…
Стареющий и бездетный Саид-Эмин нуждается в добре и любви. Могущественные чаще других лишены этого…
А что чувствует она, Заира?
Махачкалинская поэтесса Аминова в такой, наверное, пасмурный день и написала свое задушевное:
Снова море штормит. Я слежу за прибоем. Разбиваются волны, грозясь потопить. Мое сердце не спит, И за сердце другое Шепчут губы молитву, прося защитить…Много лет назад Заира так же молилась, но судьба не защитила «другое сердце». А тело, наверное, смыло прибоем с гальки сухумского пляжа. Жених, нанявшийся к абхазцам, воевал против «гоги». И противник-то считался ничтожным. Судьба…
В защиту Саид-Эмина Хабаева молитв не требовалось. О спасении обычно молились его враги.
Уважение, благодарность за поддержку, восхищение благородством, дружба, наверное… Что ещё она может чувствовать? Что может быть еще, если тебе, Заира, тридцать шесть и ты считаешься старой девой без детей, а это само по себе большой грех?
«Эриксон» запищал опять.
— Хозяйка, мы перед воротами, въезжаем, — сказал Джамалдин.
— К центральному входу, — приказала Заира.
Она прошла в просторные сени, выходившие на лужайку, подобрала с мраморной доски перед зеркалом шелковый черный шарф, накинула на голову, концы обернула вокруг шеи, привычно прикрыв одним лицо до глаз. Взглянула в зеркало. Огромные глазищи, высокая переносица…
Полномочный представитель президента Масхадова в Краснодаре, дальний родственник, называл её по-есенински — «моя Гайянэ».
Русская успела, упредив охранника, открыть дверь «Бэ-Эм-Вэ Икс-5 Ле Ман» и выйти. Полпред, до краснодарского назначения представлявший Чечню в Лондоне, назвал бы её, наверное, Одри Хепберн. Невысокая, стройная шатенка, на кавказский вкус — тощая. Твидовый спенсер, черная юбка немного выше колен, темные чулки, приплюснутые туфли на плоской подошве. Единственное светлое пятно в костюме — горчичного оттенка шарф, по-матросски увязанный жгутом на груди. Поражала прическа: густые космы, которых хватило бы на двоих, в беспорядке ниспадали, раздваиваясь на темени, чтобы прикрыть вроде бы случайно отставшей прядью высокий лоб…
Семисотсильный внедорожник укатил к гаражу. Русская не знала, как реагировать на появление чеченки с полузакрытым лицом, и вопросительно взглянула на охранника.
— Добро пожаловать, госпожа Севастьянова, — сказала Заира, отнимая шарф от губ. — Я Тумгоева, зовите меня, пожалуйста, Заира. Я хозяйка дома и…
— Ох, извините… Так необычно все, — сказала Севастьянова. Здравствуйте! Спасибо за встречу в аэропорту… И такая здоровенная машинища! Я — Ольга, просто Оля… Пожалуйста, будем по имени…
— Я не поехала в Адлер, — сказала Заира. — Вы понимаете, конечно, почему… Ваш муж и его партнер, которого я представляю, ведут предварительные переговоры, а пока дело не слажено, не стоит привлекать внимание…
— Да уж, — ответила Ольга. — С супермощным «бэ-эм-вэ» суперпоследней модели и парнями при агентурном параде, которые выхватили меня из толпы пассажиров на трапе и протащили мимо таможни, на ходу отметили паспорт у пограничников, — конечно же, никто и ухом не повел!
Они рассмеялись. Не от веселья. Каждую немного отпустило затяжное одиночество. Одиночество женщины без других женщин. В окружении мужчин, от которых невозможно дождаться ухаживания.
— Чемоданы появятся позже, — сказала Заира. — Их все-таки проверяют… Пойдемте, я покажу дом… Оля… — добавила она с удовольствием обращение. — Пойдемте. Сразу предупреждаю, что это чеченский дом.
— Это типичный миллиардерский дом, Заира. Представляю, во что обошлись котлован и расчистка под сад на таком обрыве!
— Ни во что. Разложили с десяток, кажется, снарядов. Или бомб… Привезли из Моздока. Какой-то генерал с полковником приезжали. Саперный капитан, облазивший окрестности, доложил о порядке взрывов… Расставили спецназовское оцепление, ну и рванули. Потом приехали бульдозеры. Убрались спецназовцы — появились срочники с лопатами. Отъелись немного. Я перевела их на нашу кухню — мясо и зелень… В море покупались. Милые юноши, совсем дети. Некоторые просили разрешения позвонить домой… А строили и вели отделку сербы. Своих мы не подпускали, они отвыкли, гордые и ленивые, предпочитают блочные шестиэтажки складывать или в охране служить…
Светлорозовый потолок обширных сеней, отражаясь в лакированных досках пола, красил их в странный лазоревый цвет. Начиная от двери, пол набирал синеватую густоту, терялось ощущение его материальности, и он словно бы утекал в небо сквозь промытые до невидимости стены из бронестекла, расчерченные планками жалюзи. Полка розоватого мрамора, перечеркивавшая зеркало, была единственной мебелью.
— Как мило, — сказала Севастьянова. — Даже в хмурый день, как сегодня…
— Нет вещей, вот и все, — ответила Заира. — В следующей комнате нас ждет хмурое море.
Она вошла в салон первой, чтобы запустить механизм раздвижки штор. Лампы не выключила, и на дневном свету они превратились в желтые шары, сами по себе залетевшие в помещение откуда-то с моря, открывшегося за стеклянными стенами. Только теперь Заира поняла замысел дизайнера, исповедовавшего, как он сказал, минимализм.
Для оформления внутреннего убранства дизайнера привозили из Сухуми. Он же предложил сделать её фотопортрет «ретро» — черно-белый, на толстом картоне, с использованием древней проявочной технологии.