Гольф с моджахедами
Шрифт:
— Это Тереха, доброе утро Заира, — сказал Лоовин, потомок белогвардейца, латифундиста и военного преступника. — У вас было занято, так что, я думаю, не рано звоню, а?
— Не рано. Здравствуйте, Тереха, слушаю.
— Потрясающее предложение!
Заира выключила лампу в простенке между огромными окнами, выходившими на серое, искомканное бризом море. С утра штормило, и казалось, что в стальных рамах не пейзаж с волнами в барашках, а кое-как натянутое морщинистое одеяло в прорехах, из которых торчат клоки ваты.
— Потрясайте, — сказала Заира Терехе и, прикрыв трубку, зевнула. — Две минуты. Больше времени не имею.
— Гостья, — нахально похвастался информированностью Лоовин. — Звоню из аэропорта. Ваши усадили в машину потрясающе элегантную леди…
Старый Тереха Лоовин, выряженный опереточным бонвиваном, толкался в Адлерском аэропорту, когда принимали международный рейс. И на Сочинском морском вокзале, если приходил круизный теплоход с иностранцами. Таращился из ресторанного окна на приезжих и их багаж. Воплощал традиции фарцовского прошлого, а на деле, что называется, стучал по мелкому: кто кого встретил, кто где был и что сказал…. За это контрразведка позволяла ему портить адлерский аэродромный или сочинский портовый пейзаж.
— Вы желаете, чтобы вас ей представили? — спросила Заира. И усмехнулась, теперь не прикрывая ладонью трубки.
— Э… да, нет…
Лоовин считался голубым.
— Тереха, раскручивайтесь по делу. Зачем вы звоните?
— Брусочек, пятьсот грамм. Гладенький…
Заира, толкнувшись ногой, мягко развернула кресло от окна.
— Конечно, не сертифицированный?
— Напротив! Безупречный… Три девятки, запятая и после неё ещё девяточка. Номерок называю. Четырнадцать восемьсот восемьдесят. Кредит суисс… Вам сообщаю первой.
— И последней, Тереха.
«Черкес» замолк, обдумывал варианты ответа. Соображал он медленно.
Антрацитового оттенка экран телевизора «Телефункен» со звуковыми колонками, похожими на холодильники, нагонял ещё большую тоску. Еще раз толкнувшись ногой, Заира вернулась с креслом к вяло штормившему морю.
Зачем Саид-Эмин Хабаев, всемогущий председатель правления и генеральный управляющий «Гуниба», построил виллу над этим жутким обрывом?
Чеченцы боятся моря. Это в генах. На берег предки попадали для продажи. Традиционная манера трудоустройства сто лет назад воспринималась иначе, чем сейчас. Для некоторых, вырванных из горных аулов, рабство открывало мир и карьеру, случалось, что попадали на трон в Египте или Тунисе… И сейчас дети моджахедов, [6] приезжающие на виллу, одни забираются по склону и прячутся за кухонным блоком и конюшней, отсиживаются в самшитовом подлеске, другие — бегут к неспокойной большой воде и пробуют её на вкус.
6
Моджахеды (арабо-перс. букв. — борцы за веру) — участники различных социальных, а также религиозных движений в мусульманских странах.
Ради детишек, страдающих морской аллергией, Заира навесила на окна, которые, в сущности, считались стенами, глухие портьеры, а для освещения салона прибавила ламп.
— Когда прикажете прибыть? — спросил Лоовин.
— С брусочком?
— Разумеется.
— Я скажу Карамчяну, он вам позвонит, Тереха.
Заира вдавила дистанционное управление шторами. Пейзаж с Черным морем исчез, в салоне стемнело, и она реостатом добавила накала в лампах.
Эффект
Что бы сказала русская парижанка, приметив такое?
— Карамчяна нет в Сочи, — сказал Лоовин.
— Здесь он, всезнайка, — ответила Заира и разъединилась.
Карамчяну, если он двигался по расписанию, полагалось теперь проезжать на своей «Волге» Новороссийск. Он вез подарок Саид-Эмина Хабаева ко дню рождения Заиры, полученный в ставропольской гостинице «Интурист» от связного «Гуниба».
Генеральный управляющий Горы, огромного финансового имамата, неторопливо и по системе, как делал все в жизни, вел поиск второй жены. Братья, родной — Макшерип и сводный — Исса, относились к проекту со смешанным чувством. Но решать, конечно, сестре. Чеченки своевольны…
Ритмичное шипение прибоя под обрывом прорывалось теперь даже сквозь шторы. Заира подумала, что следовало бы поставить гардины-дублеры со вторыми такими же. Впрочем, гостье, может, и понравится шумовая близость водной стихии. Русские иначе воспринимают море.
Пропищал «Эриксон».
— Хозяйка, — сказал Джамалдин, осетин-водитель, — шоссе скользкое, подморозило ночную мокреть, приеду на десять-пятнадцать минут позже. Или гнать?
— Положись на свою осторожность, Джамалдин. Гостью везешь, — сказала Заира.
Осетин исповедовал православие, иначе бы она сказала: положись на Аллаха.
Могущественный Саид-Эмин Хабаев любил осетин. Отец этого, Джамалдина, спас ему жизнь — спрятал в семье, когда в прошлом веке, 23 февраля 1944 года, 479400 чеченцев депортировали в Казахстан. Женщин с детьми и стариков отделили, везли другими эшелонами. Стояли морозы, Хабаевы вымерли. Трехлетнего Саид-Эмина вытянул из-под мертвяков сцепщик. За такое расстреливали на месте, как за помощь при побеге.
Неведомы пути человеческие, но судьба каждого предопределена…
Прав Исса, с ней не играют. Перед смертью каяться за совершенное зло, как принято у христиан, будет поздно. Пророк Мухаммед, да благославит его Аллах и приветствует, говорил: не делал добра, не помогал людям в беде — не надейся на рай, будешь пить кипяток в аду, добро совершай, когда просят нуждающиеся…
Стареющий и бездетный Саид-Эмин нуждается в добре и любви. Могущественные чаще других лишены этого…
А что чувствует она, Заира?
Махачкалинская поэтесса Аминова в такой, наверное, пасмурный день и написала свое задушевное:
Снова море штормит.Я слежу за прибоем.Разбиваются волны, грозясь потопить.Мое сердце не спит,И за сердце другоеШепчут губы молитву, прося защитить…Много лет назад Заира так же молилась, но судьба не защитила «другое сердце». А тело, наверное, смыло прибоем с гальки сухумского пляжа. Жених, нанявшийся к абхазцам, воевал против «гоги». И противник-то считался ничтожным. Судьба…
В защиту Саид-Эмина Хабаева молитв не требовалось. О спасении обычно молились его враги.