Гольф с моджахедами
Шрифт:
Уважение, благодарность за поддержку, восхищение благородством, дружба, наверное… Что ещё она может чувствовать? Что может быть еще, если тебе, Заира, тридцать шесть и ты считаешься старой девой без детей, а это само по себе большой грех?
«Эриксон» запищал опять.
— Хозяйка, мы перед воротами, въезжаем, — сказал Джамалдин.
— К центральному входу, — приказала Заира.
Она прошла в просторные сени, выходившие на лужайку, подобрала с мраморной доски перед зеркалом шелковый черный шарф, накинула на голову, концы обернула вокруг шеи, привычно прикрыв одним лицо до глаз. Взглянула в зеркало.
Полномочный представитель президента Масхадова в Краснодаре, дальний родственник, называл её по-есенински — «моя Гайянэ».
Русская успела, упредив охранника, открыть дверь «Бэ-Эм-Вэ Икс-5 Ле Ман» и выйти. Полпред, до краснодарского назначения представлявший Чечню в Лондоне, назвал бы её, наверное, Одри Хепберн. Невысокая, стройная шатенка, на кавказский вкус — тощая. Твидовый спенсер, черная юбка немного выше колен, темные чулки, приплюснутые туфли на плоской подошве. Единственное светлое пятно в костюме — горчичного оттенка шарф, по-матросски увязанный жгутом на груди. Поражала прическа: густые космы, которых хватило бы на двоих, в беспорядке ниспадали, раздваиваясь на темени, чтобы прикрыть вроде бы случайно отставшей прядью высокий лоб…
Семисотсильный внедорожник укатил к гаражу. Русская не знала, как реагировать на появление чеченки с полузакрытым лицом, и вопросительно взглянула на охранника.
— Добро пожаловать, госпожа Севастьянова, — сказала Заира, отнимая шарф от губ. — Я Тумгоева, зовите меня, пожалуйста, Заира. Я хозяйка дома и…
— Ох, извините… Так необычно все, — сказала Севастьянова. Здравствуйте! Спасибо за встречу в аэропорту… И такая здоровенная машинища! Я — Ольга, просто Оля… Пожалуйста, будем по имени…
— Я не поехала в Адлер, — сказала Заира. — Вы понимаете, конечно, почему… Ваш муж и его партнер, которого я представляю, ведут предварительные переговоры, а пока дело не слажено, не стоит привлекать внимание…
— Да уж, — ответила Ольга. — С супермощным «бэ-эм-вэ» суперпоследней модели и парнями при агентурном параде, которые выхватили меня из толпы пассажиров на трапе и протащили мимо таможни, на ходу отметили паспорт у пограничников, — конечно же, никто и ухом не повел!
Они рассмеялись. Не от веселья. Каждую немного отпустило затяжное одиночество. Одиночество женщины без других женщин. В окружении мужчин, от которых невозможно дождаться ухаживания.
— Чемоданы появятся позже, — сказала Заира. — Их все-таки проверяют… Пойдемте, я покажу дом… Оля… — добавила она с удовольствием обращение. — Пойдемте. Сразу предупреждаю, что это чеченский дом.
— Это типичный миллиардерский дом, Заира. Представляю, во что обошлись котлован и расчистка под сад на таком обрыве!
— Ни во что. Разложили с десяток, кажется, снарядов. Или бомб… Привезли из Моздока. Какой-то генерал с полковником приезжали. Саперный капитан, облазивший окрестности, доложил о порядке взрывов… Расставили спецназовское оцепление, ну и рванули. Потом приехали бульдозеры. Убрались спецназовцы — появились срочники с лопатами. Отъелись немного. Я перевела их на нашу кухню — мясо и зелень… В море покупались. Милые юноши, совсем дети. Некоторые просили разрешения позвонить домой… А строили и вели отделку сербы. Своих мы не подпускали, они отвыкли, гордые и ленивые, предпочитают блочные шестиэтажки складывать или в охране служить…
Светлорозовый потолок обширных сеней, отражаясь в лакированных досках пола, красил их в странный лазоревый цвет. Начиная от двери, пол набирал синеватую густоту, терялось ощущение его материальности, и он словно бы утекал в небо сквозь промытые до невидимости стены из бронестекла, расчерченные планками жалюзи. Полка розоватого мрамора, перечеркивавшая зеркало, была единственной мебелью.
— Как мило, — сказала Севастьянова. — Даже в хмурый день, как сегодня…
— Нет вещей, вот и все, — ответила Заира. — В следующей комнате нас ждет хмурое море.
Она вошла в салон первой, чтобы запустить механизм раздвижки штор. Лампы не выключила, и на дневном свету они превратились в желтые шары, сами по себе залетевшие в помещение откуда-то с моря, открывшегося за стеклянными стенами. Только теперь Заира поняла замысел дизайнера, исповедовавшего, как он сказал, минимализм.
Для оформления внутреннего убранства дизайнера привозили из Сухуми. Он же предложил сделать её фотопортрет «ретро» — черно-белый, на толстом картоне, с использованием древней проявочной технологии.
— Влюбился, — сказал, посмотрев на портрет, Саид-Эмин Хабаев и, вопреки протестам дизайнера-фотографа, толково защищавшего минимализм и глуповато отрицавшего свое чувство, попросил Заиру повесить огромный картон в салоне.
Помещение перечеркивала мягкая двусторонняя лавка с антрацитовой обивкой — под цвет экрану «Телефункена» — на кубических подставках в тон с половыми досками. Оранжевые подушки всяких размеров, разбросанные в беспорядке, потому и были оранжевыми, что гармонировали со светом ламп.
Потребовалось приехать русской парижанке, чтобы Заира все это разглядела.
— Наверное, вам кажется, что здесь пустовато? — спросила она.
Ольга улыбнулась. Заире нравилась, как она это делает.
— Когда ехала к вам, то, насмотревшись на другие строения, ожидала помпезные колонны у входа и арки между помещениями, задушенными коврами, заставленными антиквариатом и хрусталем… Вы не обижаетесь, что я так откровенно?
— Если замыкаешься на колоннах и арках, на этажности, на грудах вещей — это стагнация, изобилие же антиквариата и мелочей высасывает энергетику, — сказала Заира выспренно. И надула щеки, изображая эксперта. — Человеку присуще куда-нибудь стремиться, лететь… Минимизировать земное притяжение. Это отвечает взглядам и образу жизни… А вот кого, не могу вспомнить! Дизайнер говорил, да я забыла… Придется позвонить, попросить, чтобы повторил…
— Э-э-э… взглядам и образу жизни людей, которым принадлежит будущее, хозяевам своей судьбы? — спросила Ольга.
— Ну, да… в этом роде.
Они расхохотались и пошли смотреть спальню. Толкнув мягко раскрывшуюся дверь, Заира спросила:
— Ваша парижская прическа…
Ольга изобразила фырканье посвященной и, подражая Заире, важно сообщила:
— Называется «Наполеон на Аркольском мосту»!
Покрывало на двуспальной кровати вспучилось, из-под него вылез рыжий кот размером с лисицу, потревоженный смехом. Он зевнул, обнажив сабельные клыки, потянулся и, дергая хвостом, уселся на меховые шлепанцы. Вытаращенные желтые глазищи с черными полосками зрачков смотрели, не мигая.