Голливуд
Шрифт:
— Брось, Хэнк.
Мы ждали. Наконец сеанс кончился, и зрители начали выходить.
— Трое, — объявила Сара.
— Пятеро, — сказал я.
— Уже семь.
— Восемь.
— Одиннадцать…
У меня отлегло от сердца. А зрители все выходили. Я перестал считать.
Наконец вышли все. Скоро должен был начаться вечерний сеанс.
— Как думаешь, кто-нибудь еще вот этим занимается?
— Чем?
— Ну,
— Уверена, что не мы первые. Прошло еще сколько-то времени.
— А где народ? — спросил я. — Может, никто не придет?
— Придут как миленькие.
И действительно, вскоре начали подъезжать старенькие драндулеты, водители высматривали места для стоянки. Один парень вышел из машины с бутылкой в бумажном пакете.
— Пьянь идет смотреть, как у нас с правдой жизни, — засмеялся я.
— Они ее найдут, — успокоила меня моя дорогая женушка.
— Как хроникеру пьянства мне нет равных.
— Дай им дожить до твоих лет. В чем, кстати, твой секрет долголетия?
— Не вставать с постели до полудня.
Похоже, народу собралось немало. Мы подошли к кассе.
— Два, — сказал я кассирше. — Один взрослый.
Контролер надорвал билеты, и мы вошли в зал. Показывали рекламные ролики будущих хитов. Мы сидели в заднем ряду. Я думаю, зрителей набралось не меньше сотни.
В последний момент перед нами села молодая пара, лет по двадцать пять, оба высокие и стройные.
Анонс кончился, и пошел «Танец Джима Бима». Поехали титры. И началось кино. Я уже видел картину на видео раза три или четыре и хорошо ее помнил. Да, это была история из моей жизни. Я был ее автор — кто еще мог бы так схватить зрителей за горло! Но я писал ее не ради себя. Мне хотелось показать странную и отчаянную жизнь пьяниц. Я был одним из них, и я хорошо себя знал.
У меня имелись замечательные предшественники. Юджин О'Нил, Фолкнер, Хемингуэй, Джек Лондон. Алкоголь помогал им справляться с машинкой, поддерживал в них огонь и стремление ввязаться в игру.
Кино шло.
— Как думаешь, тебя тут кто-нибудь узнал? — спросила Сара.
— Да нет, я ничем не выделяюсь.
— Тебя это огорчает?
— Да, мне не нравится быть похожим на других.
Высокий парень спереди обернулся и прошептал:
— Потише, я пришел кино смотреть.
— Извините, — сказал я.
Фильм продолжался. Там была одна неприличная сцена, и сипящая впереди девушка фыркнула:
— Ой-ой.
— Нормально, дарлинг, — сказал ее спутник.
«Дарлинг» пережила этот эпизод, а за ним шла сцена, в которой женщина в баре хвалится тем, что у нее самая крепкая голова во всем городе. «Никто не сдержал столько ударов мордой о коленку, сколько я!»
«Дарлинг» закрыла лицо руками и опять прошептала:
— Ой-ой. Невозможно.
— Нормально, дорогая, — опять сказал ее спутник.
«Дарлинг» еще несколько раз по ходу действия закрывала ладошками лицо, но они оба досидели до конца.
Кино кончилось, и публика медленно покидала зал. Мы ждали. Ну что ж, я видел гораздо худшие фильмы, особенно в тридцатые годы.
Мы с Сарой поднялись и двинулись к выходу. Дошли до машины, сели и смотрели, как разъезжаются зрители. Я опустил стекла, и мы закурили.
Вдруг какая-то развалюха подъехала к нам. За рулем сидел незнакомый тип. Увидев нас, замахал рукой. На лице его появилась дурацкая ухмылка. Я махнул в ответ, и он поехал дальше.
— Он тебя вычислил, — сказала Сара.
— Забавно.
— Да уж.
И мы поехали домой, как после обычной вылазки в кино.
Когда мы добрались, я открыл бутылку хорошего красного вина. Кровь богов.
По телеку шли новости. Новости были плохие.
Мы сидели, пили и смотрели телевизор, пока на экране не появился Джонни Карсон. Шикарно одетый. Пальцы его все время шарили вокруг узла галстука, он бессознательно проверял, все ли в порядке с его внешностью. Он завел монолог, и из зала донесся притворный свист. Хорошо оплаченный.
— Что теперь думаешь делать? — спросила Сара.
— В каком смысле?
— Кино ведь кончилось.
— Это так.
— И что ты теперь будешь делать?
— На лошадок смотреть.
— А кроме лошадок — что?
— Вот возьму и напишу роман о том, как пишут сценарии и снимают кино.
— У тебя наверняка получится.
— Я тоже так думаю.
— А как ты его назовешь?
— «Голливуд».
— «Голливуд»?
— Да.
И вот он перед вами.