Голливудская трилогия в одном томе
Шрифт:
– Вздор! – Мэгги Ботуин кивнула мне и вернулась к принесенному с собой омлету.
Мэгги Ботуин.
Прямая и спокойная, она была похожа на строгое пианино и казалась выше своего роста благодаря манере сидеть, вставать и ходить, благодаря тому, как держала руки на коленях и зачесывала волосы наверх, по моде времен Первой мировой войны.
В одной радиопередаче я слышал, как она рассказывала о своей способности укрощать змей.
Эта пленка, что с шуршанием проходит через ее руки, скользит между пальцами, извивается и мелькает.
Это время, что проходит лишь затем, чтобы повторяться снова и снова.
То же самое, говорила она, и с самой жизнью.
Будущее стремительно мчится на
То же самое с фильмом.
С одним лишь различием: ты можешь проживать его снова и снова, столько раз, сколько захочешь. Пропускай будущее через свои руки, превращай его в сегодня, превращай его во вчера, а затем снова начинай с завтра.
Замечательная профессия – контролировать стечение трех времен: безбрежного, невидимого будущего; настоящего – суженного фокуса; и огромного кладбища секунд, минут, часов, лет, тысячелетий, сквозь которые пробиваются ростки двух других времен.
А если тебе не нравится ни одна из трех стремительных рек времени?
Хватай ножницы. Режь. Вот так! Тебе лучше?
И вот она прямо передо мной на мгновение сложила руки на коленях, а затем подняла восьмимиллиметровую камеру и начала снимать панораму лиц за столом, переходя от одного к другому, спокойно и без лишних движений, пока камера не остановилась на мне.
Я неотрывно смотрел в объектив и вспоминал тот день в 1934 году, когда увидел за воротами студии эту женщину, снимавшую на пленку всех придурков и идиотов, тупоголовых охотников за автографами и меня в их числе.
Мне хотелось крикнуть ей: «Вы помните?» Но откуда она могла помнить?
Я опустил голову. Камера застрекотала дальше.
В этот самый момент вошел Рой Холдстром.
Он стоял в дверях столовой, обшаривая ее взглядом. Отыскав меня, он не помахал рукой, а бешено замотал головой. Затем развернулся и направился вон из столовой. Я вскочил и выбежал на улицу прежде, чем Фриц Вонг успел меня поймать.
Я увидел, как Рой исчезает в мужской уборной, и нашел его перед белой фарфоровой святыней, поклоняющимся «Фонтанам Рима» [186] Респиги. Я встал рядом с ним: иссяк источник, как зимой, вода застыла в моих старых трубах.
186
«Фонтаны Рима» Респиги (1916) – симфонические поэмы итальянского композитора Отторино Респиги (Ottorino Respighi) (1879–1936).
«Браун-дерби» (Brown Derby) – буквально: «коричневый котелок». Известный ресторан в Лос-Анджелесе, излюбленное место голливудских знаменитостей в 1930—60-е годы. Здание ресторана действительно было похоже на коричневую шляпу-котелок. Он открылся в 1926 году напротив отеля «Амбассадор» (3400, бульвар Уилшир), где много раз проводились церемонии вручения «Оскаров». Впоследствии рестораны «Браун-дерби» открывались по всему Лос-Анджелесу. Но только самый первый действительно имел форму шляпы-котелка. Как становится понятно из дальнейшего текста, здесь Брэдбери имеет в виду второй ресторан «Браун-дерби» на углу Голливудского бульвара и Уайн-стрит (здание в испанском стиле, построенное
– Смотри. Вот это я нашел только что в тринадцатом павильоне.
Рой положил на кафельную полочку передо мной машинописный листок.
Чудовище явилось наконец!
Сегодня в «Браун-дерби»!
Уайн-стрит. Ровно в 10.
Приходи! Или потеряешь все!
– И ты поверил! – ахнул я.
– Так же, как ты поверил в свою записку и пошел на это чертово кладбище. – Рой задумчиво глядел в стену прямо перед собой. – Бумага и шрифт такие же, как на твоей записке? Идти мне или не идти вечером в «Браун-дерби»? Черт, почему бы нет? Трупы на стенах, исчезнувшие лестницы, разглаженные следы на траве, куклы из папье-маше, да вдобавок Мэнни Либер с его воплями. Пять минут назад я подумал: если Мэнни и остальные так рассердились из-за огородного чучела, что, если оно вдруг исчезнет, а?
– Но ты же этого не сделал?.. – проговорил я.
– Не сделал? – переспросил Рой.
Он сунул записку в карман. Затем взял со стола в углу небольшую коробку и передал ее мне.
– Нас кто-то использует. Я решил предпринять кое-что самостоятельно. Возьми. Иди в кабинку. Открой.
Я послушался.
Запер дверь.
– Ну, что стоишь? – крикнул Рой. – Открывай!
– Открываю, открываю.
Я открыл коробку и заглянул внутрь.
– Боже мой! – воскликнул я.
– Что ты там видишь? – спросил Рой.
– Арбутнота!
– И коробка подошла, тютелька в тютельку, а? – сказал Рой.
13
– Как тебе такое в голову пришло?
– Все коты любопытны. А я кот, – ответил Рой, протискиваясь через толпу.
Мы возвращались в столовую.
Рой держал под мышкой коробку, на его лице сияла победная улыбка.
– Смотри, – продолжал он. – Кто-то отправляет тебе записку. Ты идешь на кладбище, находишь труп, но никому не говоришь и тем самым портишь чью-то игру. Этот человек звонит на студию, те посылают за телом и начинают паниковать, когда видят такую картину. А я вне себя от дикого любопытства. Что это за игра, спрашиваю я. А узнать это я могу, только сделав ответный ход своими фигурами, верно? Час назад мы видели и слышали реакцию Мэнни и его сотоварищей. А давай-ка разберемся, как они среагируют, – сказал я себе, – если, найдя труп, снова его потеряют и будут ломать голову, у кого он? А он у меня!
Мы остановились перед дверью столовой.
– Не пойдешь же ты туда с этой штукой! – воскликнул я.
– Это самое безопасное место на свете. Коробка, которую я таскаю по всей студии, ни у кого не вызовет подозрений. Но будь осторожен, напарник, в этот самый момент за нами наблюдают.
– Кто?! – вскричал я, резко оборачиваясь.
– Если б я знал, все бы уже разрешилось. Идем.
– Я не голоден.
– Странно, – заметил Рой, – а вот я почему-то готов съесть слона.
14
Снова войдя в столовую, я увидел, что столик Мэнни по-прежнему пустует. Я так и застыл, глядя на него.
– Чертов безумец, – прошептал я.
Рой потряс коробкой у меня за спиной. Она зашуршала.
– Да, я такой, – радостно ответил он. – Давай шевелись.
Я прошел на свое место.
Рой поставил удивительную коробку на пол, подмигнул мне и уселся на противоположном конце стола, расплываясь в невинно-безупречной улыбке.
Фриц бросил на меня испепеляющий взгляд, как будто своим отсутствием я нанес ему личное оскорбление.