Голодная бездна Нью-Арка

Демина Карина

— Вот так и сразу?

— А чего тянуть? — пожал плечами масеуалле. — Общественность возмущается. Сам понимаешь, когда общественность возмущается, мэр испытывает некоторое беспокойство. Все-таки избиратели…

Кофе несколько примирял Мэйнфорда с реальностью, в которую пришлось вернуться, хотя, видят Боги, с куда большей охотой он остался бы во сне.

— Еще Джаннер пробовал подкатить к нашей девочке…

— И как?

Надо было набить ему морду… давно надо было… или притопить в какой-нибудь канаве. Пожалуй, это

убийство Мэйнфорд расследовал бы не очень тщательно.

— Подробностей не знаю, но он сбежал, поджавши хвост…

И это тоже было интересно.

— Не спрашивал?

Кохэн покачал головой:

— Сам попробуй. Она уже пришла. Работает.

Хорошо.

Сейчас не время остаться без чтеца, и если девчонка продержится хотя бы до конца недели… неплохо будет, если продержится. Мэйнфорд сам тогда в храм заглянет, поставит дюжину свечей, откупаясь от всех богов разом.

Правда, в отличие от Бездны с ее обитателями, Боги о существовании Мэйнфорда и не вспоминали.

— Что еще? Нового? Хорошего? — сваренный масеуалле кофе согревал кровь.

Бездна, а почему так холодно?

Осень с ее поганым плаксивым норовом только-только началась, а Мэйни уже знобит… и руки трясутся. Кохэн старательно отводит взгляд, он привык не замечать некоторые несуразности, но вот… сегодня холодней, чем обычно.

— Нового… есть и кое-что новое… не сказать, чтобы хорошее, скорее уж любопытное. Пришли результаты по ауре…

— И?

Мэйнфорд отставил чашку и пошевелил пальцами. Чувствует? И хорошо… очень хорошо… это уже много, а дрожь — от холода. Холод — от дождя, который, и думать нечего, всю ночь лил, вычищая треклятый город.

— Еще? — Кохэн не стал дожидаться ответа, поднял кофейник, наклонил. Он смотрел, как льется черный, слишком густой напиток, и не спешил заговаривать, а Мэйнфорд не торопил.

Это были его минуты тишины.

Законного покоя, который вот-вот прервется, и не важно, что будет тому причиной — очередной вызов, явление начальства или дражайшие родственники… мысленно Мэйнфорд поставил на них. И усмехнулся: в этом пари он никогда себе не проигрывал.

— А то, что есть такой… в базе пропавших. Николас Альгерти… семь лет тому ушел из дому, и не вернулся. Предположительно, сбежал…

— Семь лет…

— Ему было девять…

— Семь лет тому, — Мэйнфорд принял чашку осторожно, теперь напиток пах перцем и еще какою-то приправой, и значит, будет острым, жгучим. Именно то, что нужно, чтобы встряхнуться. — Значит, сейчас…

— Шестнадцать.

— А выглядит…

— Наш док утверждает, что с точки зрения банальной физиологии, Нику хорошо за восемьдесят.

— Хрень какая-то, — язык обожгло, гортань опалило, и Мэйнфорд с трудом сдержался, чтобы не выплюнуть кофе. Это ж надо постараться, сварить такое. — Быть того…

— Не может, — Кохэн всегда соглашался легко. — Я тоже так решил… совпадение…

И прищурился,

глядя в стену.

Мэйнфорд тоже поглядел. Стена обыкновенная. С обоями в полоску. С полкой и парой снимков в рамке. Снимки принесла матушка, когда еще надеялась вразумить блудного сына, и стоило бы снять их, да руки до такой ерунды не доходили. Потом снимки прижились, срослись со стеной, покрылись слоем грязи, которою зарастало все отделение. И стекла в рамках посерели, помутнели, теперь при всем желании сложно различить лица.

— Он хотел поговорить с вами…

— Поговорим.

Только вряд ли от этого разговора будет толк.

Ник безумен. Дети пропали, вещи остались. Улики. И эти улики вещественны, в отличие от сказок… аура… семь лет тому ауру снимали на дагерротипические пластины, а этот метод ненадежен. И значит, всего-то совпадение.

— Поговорите… пока он еще способен говорить.

— Что ты…

— Допивай кофе, Мэйни. День будет тяжелым…

…вот кого он меньше всего ожидал встретить у камеры, так это девчонку. Стояла, вцепившись в прутья, прислонившись к ним щекой, и выглядела такой несчастною, что у Мэйнфорда возникло почти непреодолимое желание погладить бедняжку.

С желанием он управился быстро.

— Что ты тут делаешь?

— И вам доброго утра, — она не отпрянула от решетки, как человек, которого застали не в том месте и не за тем занятием, но обернулась.

Две розовые полоски, на щеке и на виске.

Стоит давно.

А костюмчик прежний… вчерашний. Или позавчерашний? Какая, на хрен, разница, главное, что убогий, мятый и наверняка не греет. А внизу холодно, куда холодней, чем наверху.

— Так что?

— Он звал. Я решила, что, если спущусь, то, быть может… — девчонка протянула раскрытые руки.

Белые ладони, иссеченные многими линиями, среди них и судьба прячется, и смерть, и тысяча возможностей, как утверждал дед, приговаривая, что в людской натуре плевать и на судьбу, и на возможности.

— Он ведь не против, но… не пускают.

Мэйнфорд хмыкнул.

Прочесть Ника?

Это позволило бы получить однозначный ответ, правда, что-то подсказывало, что ответ этот придется не по нраву мэру, а заодно уж начальству и широкой общественности.

Не пахло от Ника чужой смертью.

— Пустят, — он принял решение. И рукой махнул дежурному. — Уверена?

Чужой разум — зыбкая штука… старик, помнится, с трясиной его сравнивал, чуть оступишься, и поймает, затянет, спеленает чужими кошмарами, закрутит в омутах памяти, а затем и вовсе растащит на клочья, на куски…

— Не знаю, — девчонка не стала лгать. Страшно ей было? Определенно, страшно. Обняла себя, вцепилась в серые рукава. — Но… если это не он?

— А если он?

— Тогда я буду знать.

Наверное, в этом был высший смысл безумной этой затеи. Будет знать.