Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
Но она во время раскрывает рот, чтобы моя ненависть к бывшему президенту Панема стала безграничной.
– Признаться честно, я не могла и представить, что моя работа приведет к такому результату, – она делает внушительную паузу, съедая зрителей своим взглядом. – Война, объявленная новому правительству, приведет к полному уничтожению всех ослушавшихся дистриктов. Раса людей будет на грани полного вымирания, но выжившие станут честными гражданами своего дистрикта. Среди них не будут процветать алчность и халатность, безволие и слабохарактерность.
Еще одна пауза. В комнате, кроме звука телевизора, не слышно ни единого шороха. Даже в сотый раз, прокручивая эту запись, все собравшиеся испытывают страх перед лицом Койн. Страх, который холодит души, заставляет сомневаться в правильности собственных действий. Я чувствую, как ногти впиваются в поверхность стола. Перед глазами плывут белесые круги, но я по-прежнему слышу этот голос:
– Задумайтесь о том, что будет с вашими семьями, если вы примкнете к ним. Вымирающие крысы, бегущие с корабля, потянут вас за собой. И первыми, кто окажется по ту сторону баррикад: трибуты. Капитолийцы, предавшие нас, и та, что разожгла новый огонь восстаний.
Чья-то рука сжимает мое плечо. Гейл. Он предостерегающе кивает головой, лишний приступ не самое лучшее, что я могу ему предложить. Я стараюсь практически не дышать. Ролик окончен. Научная группа так и не вычислила местонахождения арены. Бити выглядит уставшим и сконфуженным. Он единственный, кажется, действительно хочет помочь мне. Хотя теперь я и в этом сомневаюсь. Осталось ли в моей голове хоть одна правдивая мысль, которая принадлежит мне одному? Все случившееся кажется мне таким нереальным, вымышленным, выгоревшим в подсознании, что отличить реальность от навязанной переродком идеи, практически невозможно.
Я просто помню ее лицо. Помню ее крик. И все еще знаю, что должен спасти ее.
– Безрезультатно, – чей-то осипший голос.
Пэйлор присаживается рядом с Элмером и его отцом. Обрывки фраз их разговора не приносят никакой полезной информации – прочесывают дистрикты, следят за показателями электроэнергии, ежедневно проверяют камеры видеонаблюдения со старых арен. По лицу генерала можно сказать, что она просто вымотана. Как и все мы. Она уже ни в чем не уверена. Прежняя строгая улыбка сошла с ее лица, кажется, Пэйлор сдает позиции.
– Не пялься так, Мелларк, – грубо отрезает Гейл, присаживаясь рядом. – Ей и так тяжко. Держи, ты со вчерашнего дня ничего не ел.
Он протягивает мне сдобу и чашку чего-то теплого.
– Ты обещал Китнисс спасти меня, а не прикармливать.
– Заткнись и ешь.
И я ем. Наверное, потому, что нет сил спорить. Успокоительное подсыпают мне во все, что только можно. Кажется, я становлюсь морфлингистом.
– Что они говорят? – кивая в сторону научного содружества Бити, спрашиваю я. – Скажи мне всю правду, какой бы горькой она не была.
Гейл не смотрит в мою сторону. Крутит в руках телебраслет, думает о чем-то своем, не собираясь отвечать на мой вопрос.
– Они окружили их. Плотным кольцом закрыли всех трибутов, пока мы старались добраться до них. Единиц удалось спасти: ты, Хеймитч, Джоанна, Бити, несколько других менторов. Я слышал ее жуткий хрип, и она до чертиков была напугана. Но знаешь, что самое удивительное? Не за себя, Пит. А за тебя.
Гейл не говорил мне об этом. Впервые в жизни назвал по имени. Он не оскалился, а будто съежился на стуле, закрывая лицо руками. Я знаю, что он был влюблен в Китнисс, знаю, что его девушка о чем-то беседовала с Пэйлор совсем недалеко от нас. И все же, я не переставал чувствовать его боль. Он будто в сотый раз доказывает мне, что во всем случившемся только моя вина. Как будто бы я сам не знал этого.
Мне не о чем больше говорить с Гейлом. Я молча встаю и бреду прочь. Монотонный шум разгоряченных мониторов, сливается со стуком клавиш и тихим жужжанием помощников Бити. В который раз включается речь Койн, в который раз я вижу лицо Китнисс, залитое кровью. Внутри пусто. Наверное, так и должно быть. За последние двадцать четыре часа уровень морфлинга в моем организме поднялся вдвое.
Хейвен. Как можно было допустить, чтобы ребенок вроде нее отправился на арену. У меня сводит челюсть, когда глаза вновь натыкаются на ненавистный монитор. За несколько недель она стала мне родным, жизненно необходимым человеком. Мне хотелось заботиться о ней, как когда-то я заботился о Китнисс. Но это братская любовь, отречение, желание находиться рядом и поддерживать в трудную минуту. Не любовь к Сойке, которая заставляла меня сопротивляться обстоятельствам по сей день.
Но все пошло не так. Китнисс на арене. Хейвен – мертва.
Взгляд цепляется за монитор в последний раз. Китнисс снова оглядывается по сторонам. Этот крик повторяется, она сжимает ее тельце, воет диким, загнанным зверем. Я хотел бы прикоснуться к ней через экран монитора. Просто убедиться, что с ней все в порядке. Внутри все должно гореть огнем горечи, но этого нет. Ничего нет. Кроме комка, ставшего поперек горла. Китнисс сжимает ее, плачет, зовет по имени. Но Хейвен больше нет. Заметив меня, один из сотрудников, извинившись, выключает звук и возвращается к своей работе.
Китнисс. Моя Китнисс…
Вдруг картинка дергается, будто в записи возникают помехи. На долю секунды картинка вдруг вспыхивает желтым. Эта помеха незаметна, вызвана, наверняка, плохим сигналом, но цвет… Желтый. Он почему-то настолько глубоко засел внутри меня. Будто вспышка. Яркая вспышка, перед тем, как переродок захватывает мое тело.
Вспышка. Что-то будто вспыхивает в сознании. Возвращается прежнее, монотонное жужжание переродка. Секунда и я должен что-то вспомнить, что-то очень важное, значимое. Вспышка. Все дело во вспышке.