Голодный грек, или Странствия Феодула
Шрифт:
Андрей перевел:
– Этот лук с трудом сгибают двое. Ничего удивительного, что у тебя одного ничего не получилось.
Феодул покраснел и положил лук обратно на подушку.
– Спроси их о стрелах. Это тоже какая-то монгольская шутка?
Андрей переговорил с начальником канцелярии, который почему-то засмеялся, а потом хмуро объяснил неразумному минориту из Акры:
– Что монголам шутка, то всем прочим язва в бок. Эти гремучие наконечники для того полны отверстий, что в полете свистят, точно флейта. Хан Мункэ посылает
Начальник канцелярии кивнул другому слуге, и Феодулу вручили золотую дощечку шириною в ладонь и длиною в пол-локтя, испещренную причудливыми загогулинами, о которых Феодул уже знал, что это – монгольские буквы. И эта дощечка была очень важной, поскольку содержала приказ великого хана всем монгольским начальникам доставлять Феодулу продовольствие, лошадей и все необходимое, ибо означенный Феодул – посланец самого великого хана к королю франков и к Папе Римскому.
Феодул восхищенно взял золотую дощечку и прижал ее к груди.
Пока Феодул радовался, начальник канцелярии заговорил с горбоносым монголом, который слушал чрезвычайно внимательно и только время от времени коротко кивал. Затем начальник канцелярии обратился к Феодулу и сказал:
– Вот твой спутник, которого ты приведешь к своему королю. Ибо великий хан желает, чтобы посольство, которое будет говорить от его имени перед владыками Запада, было двойным: франкским, с одной стороны, и монгольским – с другой, и в этом великий хан видит верный залог грядущего единства.
Горбоносый монгол добавил еще что-то.
– Он хочет выступить в путь уже завтра, – сказал Андрей.
– Передай его величеству, что я всегда полон готовности служить ему, – велел Феодул толмачу. – И завтра же отправлюсь в дорогу, если его величеству так угодно.
– А, вот и хорошо, – молвил начальник канцелярии, выслушав перевод.
Великий хан за все это время ни разу не пошевелился и не произнес ни слова, сидел как неживой.
Оставшись наедине с Феодулом, Андрей вдруг напустился на него:
– Дрянной ты человек, Феодул, как я погляжу! До того застят тебе глаза глупость и жадность, что готов предать и короля своего, и весь свой народ! Заплачут еще ромейские земли горькими слезами, изойдут кровавым потом – и это будет твоих рук дело, грязная ты собака!
Такие гневные, необузданные речи немало огорчили Феодула. Он даже перестал баюкать на груди драгоценную дощечку. Воззрился на Андрея с горестным удивлением:
– Не возьму в толк, отчего ты взъярился на меня, Андрей?
Но далматинца было уже не унять.
– Не было тебя ни в Хорватии, ни в Далмации, ни в Киеве, когда монгольская чума носилась над этими землями! – вне себя кричал Андрей. – Кому пособляешь, Иуда? В чьи руки хочешь предать сродников своих? Зверям лютым на растерзание! Гляди, они ведь и тебя не пощадят!
Феодул взирал на толмача ошеломленно. Обычно хмурый и молчаливый, Андрей раскраснелся, в глазах пляшут злые слезы.
– Погоди, Андрей, остановись! – взмолился Феодул. – А сам-то ты разве не монголам служишь?
– С меня спросу нет – я раб ихний! – закричал Андрей пуще прежнего. – Они меня арканом ловили, стрелами истыкали, как не подох – сам не ведаю! А ты ради чего им под ноги стелешься?
Феодул растерянно пожал плечами.
– Не стелюсь я под ноги, – пробормотал он. – За что ты так обижаешь меня?
– Знаешь ли, о чем говорил начальник канцелярии тому, с горбатым носом, которого ты взялся отвести к своему королю? «Пойдешь, – говорит, – с тем алчным глупцом на Запад. Разведай хорошенько дорогу и страну, города и замки, людей и оружие…» Зачем ты ведешь с собой этого монгола, Феодул? Он едет в земли франков разведывать да разнюхивать, а все переговоры о мире и дружбе – для отвода глаз!
Феодул легкомысленно махнул рукой:
– Мы отправимся туда морем. Монголы и знать не будут, откуда прибыли и куда им вернуться.
На это Андрей сказал угрюмо:
– Не так-то легко обмануть монголов, как тебе мнится, Феодул.
Здесь рассказ о пребывании Феодула в землях монгольских обрывается, и о том, как совершалось его обратное путешествие в земли христианские, нам ничего не известно, а нить повествования подхватывается уже во владениях греческих, однако не в Константинополе, где правят латинники, но в Никее, где засел лукавый и злой греческий император Дука Ватацес.
Мы уже неоднократно наслышаны о том, как под натиском корыстолюбивых латинников пал Великий Город Константинополь и вместе с ним погибла и вся Греческая Империя. Подобно грузовому судну, подхваченному злыми ветрами, раскололась она на множество мелких частей. И вот ушел за Босфор и горные хребты деспот Феодор Ласкарис и осел в городе Никее, основав там новое греческое царство. С тех самых пор и загорелась у латинников под ногами греческая почва. Поначалу только тлела, а затем, как окреп Ласкарис, занялась настоящим пожаром.
Будучи человеком осмотрительным, Феодор Ласкарис оставил свои земли, корону и ненависть не малолетнему сыну, но мужу зрелому и испытанному – зятю. Этим-то зятем и был Иоанн Дука Ватацес.
Ни единого дня своей жизни не провел Ватацес в праздности. Воевал хитро: не штурмом брал, но измором. Поражения страшился более, нежели убытков, и однажды сжег весь свой флот, дабы не достался противнику. Из латинских владык дружбу свел с одним только германским императором Фридрихом ради общей их вражды с Папой Римским; латинян же и в особенности Папу именовал «гангреною».