Голограмма для короля
Шрифт:
— Уй-й.
Он рухнул на пол и уставился в потолок.
— Захра, пожалуйста, прости меня.
Она села, сложила руки на коленях.
— Отвлекся?
Он совсем не отвлекался. Вообще-то его пожирало желание — насладиться ее телом, и ртом, и дыханием, и голосом, и больше ни единая мысль не посещала его.
— Может быть, — ответил он.
Выбора не было — пришлось врать. Рассказал ей обо всем, что давило на него, — о доме, который не продавался, о запахе гниения в этом доме, о человеке, который утопился в озере, о долгах куче людей, о деньгах, которые нужны, чтобы все было хорошо у дочери, у его замечательной дочери, и она не получит того, чего заслуживает, если здесь, в пустыне, не случится чуда.
— Это необязательно сегодня, — сказала она, но ему показалось, что она говорит: это необязательно.
— Блядь, — сказал он. — Блядь блядь блядь блядь блядь блядь.
— Не переживай, — сказала она.
— Блядь блядь блядь.
— Тш-ш, — сказала она, и они прижались друг к другу, усталые, как боксеры, и стали смотреть, как солнце льется в море.
XXXIII
Закат окрасил белые стены дома голубым, розовые шторы — фиолетовым. Море снаружи беспокойно потемнело.
Алан и Захра сидели за кухонным столом и пили белое вино. Финики он доел.
— Я на несколько недель уезжаю в Париж, — сказала она.
Алан не удивился.
— Ты надолго в Саудовской Аравии? — спросила она.
Он не знал.
Они допили бутылку, открыли другую. Они были влюблены в этот мир, тотально в нем разочарованы — как еще воздать ему должное, если не выпить вторую бутылку за кухонным столом?
Захра налила ему еще бокал.
Алану казалось, она ждет, когда он уедет. Но его привез ее шофер — не уедешь, пока она не отошлет.
— Можно я тебе историю расскажу? — спросил он.
— Конечно, — сказала она.
— Это история для твоего сына. Как, ты сказала, его зовут?
— Мустафа.
— Мустафа. Хорошо. Отличное имя.
Алан напился и хотел, чтоб Захра это понимала.
— Это будет история для Мустафы.
— Мило. Мне записывать?
— Не понадобится. Запомнишь суть.
— Постараюсь.
— Короче. Мы с отцом несколько раз ходили в походы.
— Ага. Опять походы.
— Это не про походы. Слушай, пожалуйста.
— Я слушаю, слушаю.
Он подлил им обоим вина. Темно хоть глаз выколи, но его переполняли силы.
— Мне было лет десять или двенадцать. Как-то раз он повез меня в Нью-Хэмпшир. Приехали в какой-то национальный парк. Сплошной лес, без конца и края. Припарковались, вылезли, пошли. Часа четыре шли. За последние три часа ни души не встретили. От карты никакого проку. Раннее утро. Вышли на рассвете. Взяли снегоступы, надевали, если сугробы глубокие. Вымотались ужасно. Иногда останавливались — воды глотнуть, перекусить. Ели вяленую говядину какую-то, орехи. Потом опять вверх по склону. Около трех солнце стало садиться, мы остановились. Куда ни глянь — ни следа цивилизации. Я думал, мы будем спускаться обратно. Холодало, к ночи будет градусов десять-двадцать. А мы так оделись, что не согреешься.
— О чем он думал? Вы хоть палатки взяли? — ошеломленно спросила Захра.
— Я спросил. «Мы взяли палатку?» Думал, у него есть план. А он так себя повел, словно только сейчас сообразил, что вообще творится. Что мы не успеем вернуться дотемна, а ночью превратимся в ледышки. Не говоря уж о волках с медведями.
— Волки и медведи? — переспросила она. Явно не поверила.
— Ты уж мне поверь.
— Да у меня выбора нет.
— Ну и он говорит: «Что делать будем?» И тут я понимаю, что это экзамен. Глаза у него были такие — проверяли меня. Я вспомнил, чему учат бойскаутов, говорю: «Построим укрытие». А ему того и надо. Открывает рюкзак, достает топор и веревки. Хочет строить укрытие из бревен — обвязать их, как плоты обвязывают.
— Слов нет.
— Как думаешь, говорит, сколько у нас времени? В смысле, пока солнце не сядет и не похолодает. Часа два, говорю. Да, говорит, пожалуй. Тогда пора приступать.
— Сильный мужик, — сказала Захра.
— Любит изображать сильного. Ну, мы приступили. Рубили и вязали по очереди. Связали две стенки из двадцати, что ли, тонких березовых бревен. Потом расчистили в снегу квадрат двадцать на двадцать, собрали это все, довольно пристойный получился шалаш. Пол устелили сосновыми ветками.
— Уютненько.
— На удивление. Построили стену вокруг. Три фута, квадратом. Чтоб не задувало. И крышу снегом завалили, где-то на фут, чтоб теплее было.
— И не протекало?
— При десяти градусах не течет. И больше утепляться нечем.
— А спальники?
— Не было спальников.
— Да он рехнулся.
— Вполне вероятно. А потом спрашивает: «Что нам теперь нужно, сынок?» А я знал. Нам нужна была иголка с ниткой или клейкая лента, что-нибудь такое. Сказал ему, и он моток клейкой ленты достает.
— Зачем?
— Чтоб из одежды сделать спальник.
— Издеваешься?
— Вовсе нет. Разрезали куртки, склеили, получился большой широкий спальник. Спали в теплом белье.
— В одном спальнике.
— В одном спальнике. И должен сказать, когда легли, было очень тепло.
— А костра не было.
— Никакого костра. Только мы двое.
— А утром?
— Склеили обратно куртки, пошли домой.
— То есть вы что-то построили и спаслись. Ладно, я поняла. Но он же в процессе чуть вас обоих не угробил.
— Ну да, пожалуй, — сказал Алан и засмеялся.
— Смеяться-то можно? — спросила Захра.
— Можно.
— Хорошо. А то, по-моему, почти все это, — сказала она и рукой обмахнула кухню, и дом, и море за окном, и все Королевство, и весь мир, и небеса, — очень, очень грустно.
XXXIV
Король все-таки приехал в Экономический город короля Абдаллы, одиннадцать дней спустя. Предупредили в девять утра, кортеж прибыл в начале первого. Король двадцать минут погулял по пустым городским дорогам, пятнадцать провел в гостевом центре, затем вместе со свитой пришел в презентационный шатер.