Голос над миром
Шрифт:
Я не стала настаивать, так как устала с дороги и хотела отдохнуть. Немного спустя раздался стук в дверь.
— Кто там?
Мне ответил робкий голос горничной.
Я открыла дверь, и, войдя в комнату, горничная спросила:
— Простите, синьорина, это вы певица, приехавшая из Милана? Настоящая певица?
— Видите ли… Не знаю… Кажется, да…
— Мне вас жаль, синьорина, — продолжала горничная, — но только завтра вы петь не будете.
— Как?.. Почему?.. Что вы хотите этим сказать?..
— Вы попали в неприятную историю, синьорина.
— Какая другая? Кто она?
Тут горничная рассказала мне, что у импрессарию Трамонтано есть любовница, сопрано, доморощенная певица, от которой он и так уже натерпелся много горя. А теперь обладательница «очаровательного» голоса вбила себе в голову, что Джильду будет петь она и никто другой. Бедный импрессарио, понимая, какие неприятности его ожидают, если его любовница появится перед требовательными зрителями Фаэнцы, решил привезти меня, причем, видимо, из осторожности тайком.
Этим и объяснялось мое неожиданное «заточение» в гостинице. Все случилось так, как и предсказывала горничная.
Трамонтано не помогли никакие уловки, никакие тонкие дипломатические ходы, и ему пришлось отступить перед поистине змеиной яростью его подруги. Ночью, чтобы никто меня не видел, я уехала обратно в Милан.
Нечто подобное случилось со мной немного позже в Парме. И там из-за каприза довольно неудачливой певицы, но безраздельной владычицы сердца одного импрессарио мне пришлось отказаться от выступлений.
Когда я вернулась в Милан, мой адвокат, защитник законных интересов певцов, заставил Трамонтано заплатить мне за все несостоявшиеся спектакли.
После этих профессиональных «потерь» я пела в благотворительном концерте, устроенном синьорой Кларой Тосканини в знаменитом салоне «Мостра дель Ритратто».
Неутомимая синьора Клаузетти посоветовала мне включить в программу мои самые выигрышные арии из «Севильского цирюльника», «Искателей жемчуга», «Вильгельма Телля». Сам Тосканини ожидался на концерте. Я готовилась с величайшей тщательностью и пела с подлинным увлечением. Наградой были горячие аплодисменты.
По окончании концерта синьора Клара пожелала познакомить меня с великим маэстро.
Едва я подошла к Тосканини, как он воскликнул:
— Кто тот осел, который подготовил для вас программу концерта в консерватории?
Тут я сразу догадалась, что маэстро был на том злосчастном концерте.
В первый момент я немного растерялась, но потом, набравшись храбрости, объяснила, что на том концерте выступила столь неудачно по вине аккомпаниатора, который заставил меня петь механически, выхолостив все чувства.
— Пусть это будет в последний раз. Вы должны петь, как чувствуете — сердцем, а уж музыкальностью вас всевышний не обидел.
Эти мудрые слова вселили в меня новые надежды. С того дня я не давала покоя синьоре Клаузетти, мне хотелось непременно петь в опере под руководством Тосканини.
Однако в то время маэстро был очень занят. С самого начала войны он создал большой симфонический оркестр из числа солдат и теперь то и дело давал концерты на фронте.
Выступление оркестра под управлением Тосканини, исполнившего патриотические гимны на вершине горы Сан Габриэле, только что отбитой нашими солдатами у врага, вошло в историю. Тосканини был награжден серебряной медалью за воинскую доблесть.
Наступило лето. Наши войска одерживали все новые победы в великой, решающей битве на реке Пьяве.
Небо над моей родной Италией сразу посветлело, и у всех появилась уверенность, что война приближается к победоносному концу.
Покинув Милан, я возвращалась в Венецию в сильнейшем смятении чувств. С одной стороны, я радовалась своим успехам, а с другой — тревожилась за отца. Бедный мой папочка! Я нашла его неподвижно сидящим в кресле, почти парализованным, говорил он невнятно, с трудом.
Увидев меня, отец просиял; когда я нежно обняла его, бедняга расплакался. Бесполезно было бы утешать его пустыми, ненужными словами.
Все же мало-помалу здоровье отца улучшалось, он даже мог сделать несколько шагов по комнате.
Однажды меня пригласили в гостеприимный дом музыканта Уго Леви, где бывали многие венецианцы из высших слоев общества. Среди гостей оказался Габриэле Д’Аннунцио в форме улана, со значком летчика на груди.
Человек поистине обворожительный, Д’Аннунцио в разговоре дал понять, что он в курсе моих последних успехов, и попросил меня спеть какую-нибудь арию Скарлатти. Леви сел за фортепьяно, а я спела несколько арий, и среди них, не помню уж какую, арию Скарлатти. Поэт был очень благодарен за это, и, когда мы решили покататься в гондоле по Большому каналу, он сел рядом со мной.
Венеция была погружена во тьму; воздушные налеты уже нанесли ей немалый урон. Достаточно сказать о страшных разрушениях, причиненных бомбардировкой старинной церкви дельи Скальци.
Д’Аннунцио почти все время говорил о музыке. Он сказал, что никогда не забудет мой голос.
Должна признаться, что в присутствии этого очень своеобразного человека я чувствовала себя смущенной. У меня навсегда сохранилось к нему глубочайшее уважение и восхищение, которые лишь усилились после новых встреч, вылившихся в подлинную дружбу. В моем альбоме, который хранит великое множество автографов знаменитых людей, Д’Аннунцио написал: «На память об одном летнем вечере и о чудесной арии Скарлатти. Нежное пение утешает в горести».
Трудно представить, что именно в эти дни Д’Аннунцио в строжайшей тайне готовился к крупнейшему воздушному налету на Вену во главе своей эскадрильи.
Мой безмятежный, счастливый отдых в Венеции в незабываемом 1918 году закончился концертом в консерватории Бенедетто Марчелло.
Сколько воспоминаний связано у меня с этим огромным залом!
Здесь совсем еще девочкой по окончании учебного года я сдавала экзамены в окружении дорогих моему сердцу людей: маэстро Вольфа Феррари, моего учителя Тальяпьетри, отца, мамы Джудитты, братьев.