Голос над миром
Шрифт:
К сожалению, в самый разгар этого счастливого сезона я заболела испанкой, которая продолжала еще свирепствовать. Пришлось некоторое время пролежать в постели, но, к счастью, форма моей болезни не была особенно тяжелой.
Среди лечивших меня врачей был доктор Оксфорд из английского Красного Креста. С этим заботливым и вдумчивым врачом я несколько лет спустя встретилась во время своего пребывания в Англии.
Окончательно выздоровев и закончив гастроли в Генуе, я приняла предложение Лусарди в течение шести месяцев петь в различных театрах
Мои выступления начались в болонском театре «Верди», где я пела в операх «Риголетто» и «Богема» (партию Мюзетты), причем дирижером в обоих случаях был Паолантонио. Партию Мими в «Богеме» пела Линда Каннетти.
После Болоньи я с успехом выступила во многих других местах.
Восторженно встретили меня в Пьяченце. Моя популярность в роли Джильды росла изо дня в день. Я столько раз пела эту партию в тот сезон, что мои сценические башмачки совершенно истрепались. Я сама не верила своим успехам и не понимала, что именно с этих пор началась моя подлинная слава.
Когда кончился карнавальный сезон, я не смогла даже немного отдохнуть в Венеции вместе с отцом. Пришлось отправиться в Триест, где в театре «Россетти» предполагалась постановка «Риголетто» с моим участием.
В недавно освобожденном городе оперы национального репертуара производили настоящий фурор. Я тоже выступила с огромным успехом. И в той мере, в какой росли мои успехи и популярность, возрастало вознаграждение. Пятьсот лир за выступление!
Несмотря на свое плачевное состояние, мой дорогой папочка непременно захотел поехать в Триест, чтобы послушать меня в роли Джильды. Сопровождала его мама Джудитта.
Нечего говорить, я была счастлива, что отец увидит и услышит меня в «Риголетто»; особую радость я испытывала от мысли, что он будет свидетелем моего успеха.
Триест всегда доставлял мне много приятных минут. По этому поводу хочется, забегая несколько вперед, рассказать об одном эпизоде, происшедшем со мной несколько позже, когда я пела Лючию.
Стояла холодная зима, и сердито завывал ветер. Однажды в полдень, отправившись пообедать вместе с импрессарио и проезжая на машине мимо театра, я увидела длинную очередь людей, которые под ураганным ветром стоически ждали, когда откроют двери.
Печальный вид добрых триестинцев так растрогал меня, что я попросила импрессарио немедленно впустить в театр всех этих людей, иначе я просто не смогу спокойно обедать.
Импрессарио возразил, что раньше положенного времени зрителей в театр не пускают, но я настаивала, пригрозив вообще отказаться от выступления. И, честно говоря, я сдержала бы слово, потому что меня бросало в дрожь при одной мысли, что эта пытка на холодном ветру может продлиться для зрителей еще два-три часа.
В конце концов импрессарио уступил, и зрителей впустили в помещение.
По ложам и галерке мгновенно пронесся слух, что этого добилась Тоти Даль Монте, и, когда во втором акте я вышла на сцену, меня встретили неистовыми аплодисментами.
— Да здравствует наша Тоти! — кричали зрители, и не скрою, их рукоплескания доставили мне огромное удовольствие.
В конце апреля в Милане я получила печальнейшее известие: умерла Барбара Маркизио.
Я знала, что моя почти девяностолетняя наставница постепенно угасает в своей вилле, но все же весть о смерти той, что дала мне вторую жизнь, жизнь на театре, глубоко потрясла меня. Я долго, безудержно плакала и несколько дней не могла прийти в себя.
Через несколько недель я вернулась в Венецию — петь в опере «Лодолетта». Театр был переполнен, зрители с живейшим интересом ждали первого представления этой незнакомой для Венеции оперы Масканьи.
Отец, несмотря на свою тяжелейшую болезнь, захотел присутствовать на премьере.
С величайшими предосторожностями привезли его в театр и усадили в кресло. Зная, что отец находится в зале, я старалась петь как можно лучше, чтобы растрогать его своим исполнением и показать, как бесконечно благодарна я ему за то, что он так рано угадал во мне будущую артистку, поверил в мое призвание.
В первом акте я сама до глубины души расчувствовалась, исполняя арию Лодолетты, которая оплакивает смерть отца. В третьем акте последние предсмертные муки влюбленной голландки вновь взволновали меня.
В ту самую минуту, когда я, не в силах сдержать слез, исполняла арию Лодолетты, из партера донеслись приглушенные рыдания, нарушившие тишину в зале, где зрители, захваченные музыкой, слушали меня не шелохнувшись, с предельным вниманием.
В зале произошло движение, раздался легкий шум. Я поняла, что это как-то связано с отцом. Так оно и было: он не вынес столь сильного волнения и разрыдался. Родным пришлось тут же увезти его домой.
В тот вечер Амилькар Менегель слушал пение Тоти Даль Монте в последний раз.
XII. Девятая симфония под управлением Тосканини
В начале 1919 года оркестр под управлением Тосканини впервые исполнил в Турине Девятую симфонию Бетховена. Это было незабываемое, грандиозное событие, которое вошло в анналы истории музыки как недосягаемая вершина исполнительского мастерства великого дирижера.
Мне выпала честь петь в тот вечер вместе с тенором Ди Джованни, басом Лузикаром и меццо-сопрано Бергамаско. Всех четверых отбирал сам маэстро.
Хор состоял из трехсот человек, тщательно проверенных вечно неудовлетворенным Артуро Тосканини, этим гением совершенства.
Ни мне, ни другим артистам, покорным малейшему взмаху дирижерской палочки Тосканини, подлинного демиурга оперной и симфонической музыки, во время работы с ним не выпадало ни одной спокойной минуты.
Престиж и власть этого крупнейшего дирижера с редкой музыкальной памятью, беспредельным мастерством, безошибочным вкусом и абсолютнейшим слухом были столь велики, что, едва он появлялся за пультом, такой простой и такой пугающе суровый, все внезапно робели и чувствовали себя совсем ничтожными.