Голос сердца. Книга первая
Шрифт:
Появился официант с клубным сандвичем, приготовленным по всем правилам, что с удовольствием отметил Виктор. И пиво, слава Богу, было холодным. Для Англии холодное пиво — это чудо из чудес. Покончив с тем и другим, Виктор перезвонил всем оставившим для него сообщения, отдал несколько распоряжений своему биржевому брокеру в Нью-Йорке и, наконец, дозвонился до управляющего своим имением в Санта-Барбаре. Они говорили не менее пятнадцати минут, согласовали ряд мелких вопросов, после чего Виктор, довольный тем, что дела на ранчо «Че-Сара-Сара» идут хорошо, распрощался с управляющим. Он быстро направился
Первыми на встречу пришли Джерри и Джейк. Следом за ними в комнату вошел рыжий Тед, а ровно в три часа в дверь постучал Марк Пирс. Каждый из присутствующих знал друг друга, поэтому в церемонии представления не было необходимости. Все расселись, дружески болтая, в ожидании Ники. Минут через двадцать, когда в атмосфере явно начало чувствоваться раздражение, Виктор встал и, извинившись, прошел в спальню, чтобы еще раз набрать номер Ника. На сей раз телефон был занят. Проклятие! Продолжая внутренне ругаться, он быстро вернулся в гостиную.
— У меня такое чувство, что я не сказал Нику, что он мне нужен на этой встрече, — объяснил он. — Он сейчас говорит по телефону. Схожу стукну ему в дверь… Джейк, почему бы тебе не рассказать о том, что мы предварительно обсудили сегодня утром? А ты, Джерри, покажи Марку фотографии, которые вы привезли из Йоркшира. Я вернусь через минуту.
22
Ключ был в дверях. Виктор постучал и вошел, не ожидая ответа.
— Ники, это я. — Он прошел в комнату.
Ники стоял в гостиной спиной к нему и разговаривал по телефону.
— Хорошо. Пожалуйста, сделайте все возможное. Благодарю вас. До свидания. — Он положил трубку.
— Старик, ты что, забыл о встрече? Все давно пришли, ждут тебя… — начал Виктор, но тут же осекся, увидев лицо друга. Оно осунулось и приобрело непривычный сероватый оттенок, проступивший несмотря на загар. Он тут же понял, что что-то случилось. — Что произошло? — спросил Виктор, нахмурившись. Его глубоко потрясла застывшая в глазах Ники боль.
Ник покачал головой, поднял руки, выражая тем самым безнадежность, и сел на диван, не ответив на вопрос Виктора. Казалось, он хочет что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни слова. Взяв трясущимися руками сигарету, он закурил. В его лице и позе сквозило отчаяние.
— Боже, Ник, ну что же случилось? — Виктор быстро прошел в глубь комнаты.
Мгновением позже Ник поднял голову и вздохнул. Прислонился к спинке дивана. Наконец изменившимся голосом он произнес:
— Я сидел здесь. Занимался своими делами. Работал над новым романом. Чувствовал себя прекрасно. Просто сидел и работал. А потом… потом прозвенел звонок… — Он не мог продолжать дальше. Его ярко-голубые глаза потемнели. Он прикрыл их рукой и отвел взгляд в сторону. — Марсия, Вик. Она… — Ник замолчал, конец предложения застрял у него в горле.
Виктор пристально смотрел в лицо другу, ничем не выражая наполнявшего его предчувствия огромной беды.
— Что с твоей сестрой, Ники? Скажи же мне наконец, что произошло?
Ник покачал головой из стороны в сторону, как будто пытаясь отрицать чудовищный факт, с которым он не мог примириться. Прошло еще какое-то время, прежде чем он ответил дрожащим голосом:
— Ее больше нет, Вик. Марсия умерла.
— О Господи! — Виктор уставился на Ника, сраженный этим сообщением. Не проронив больше ни слова, он тяжело опустился на стоявший напротив дивана стул, почувствовав, как его накрыло тяжелой волной. Очень медленно он произнес: — Я не понимаю… Мы с ней позавчера разговаривали… — Виктор не узнал собственного голоса и попытался откашляться. — Как это случилось? — Он запнулся, осознавая, что не может выдавить из себя больше ни одного слова.
Ник произнес тусклым голосом:
— Несчастный случай. Марсия шла по Парк-авеню в Нью-Йорке в воскресенье днем. Вчера. Шла к маме. Какая-то проклятая машина потеряла контроль и выскочила на тротуар. Она врезалась в Марсию на полной скорости. Марсию тут же отвезли в больницу. Она была еще жива. Но повреждения внутренних органов… — Ник в отчаянии потряс головой. — Она умерла сегодня в пять утра, — обреченно закончил он. И почему-то счел нужным добавить: — Нью-йоркского времени, конечно.
В голосе Виктора прозвучало искреннее сострадание, когда он сказал:
— Ник, дорогой, как же это больно! Я так сочувствую тебе. Какой трагический, какой нелепый случай!
— Но почему она Вик? — В голосе Ника к боли примешивался гнев. — Именем Господа, почему? — Ей было всего двадцать два, только двадцать два! — почти прокричал он. — Ее жизнь только начиналась. Совсем дитя! А сколько в ней было жизни и любви, какая она была добрая и милая… Она никому в жизни не причинила зла. Это несправедливо, Вик!
— Я знаю, Ник, я знаю. — В голосе Виктора прозвучали теплота и понимание. Он склонился к Нику. — Что я могу для тебя сделать? Чем тебе помочь?
Казалось, Ник не слышит его слов.
— Проклятие! Будь оно все проклято! — кричал он. Его душили горе и ярость. С искаженным болью лицом Ник начал колотить кулаком по спинке дивана.
Глядя на него, Виктор вздрогнул и подумал, чем можно было бы облегчить страдания друга, но тут же безнадежно признал, что это неразрешимая задача. Всем сердцем он был с Ником, но помочь ему был не в состоянии. Состояние ужасной беспомощности и бесполезности испытал он в эти минуты.
— Не могу поверить! — кричал Ник. — Не могу! Это какая-то чудовищная ошибка. — Он встал, глядя прямо в лицо Виктора. — Моя малышка, сестренка моя. Ее… ее нет больше. — Ник почти побежал в направлении спальни.
Виктор поднялся и последовал за ним, ощущая потребность как-то помочь Нику, подбирая слова соболезнования. Но слова были бессмысленны, от них не было никакой пользы. Он непроизвольно вздрогнул, вспомнив Элли.
Ник стоял в ванной, прислонив голову к стене. Он сгорбил плечи, и узкие лопатки остро проступали через голубую хлопковую рубашку. Ник теперь казался таким уязвимым, юным, беззащитным, что у Виктора возникло желание обнять его и прижать к себе, как убитого горем ребенка. Но он не сделал ни шага, понимая, что Ник борется со своими эмоциями. Ему хотелось быть сильным, загнать внутрь свои слезы, которые он считал признаком слабости. Но Виктор знал, что способность плакать не противоречила силе и самообладанию, вовсе не имея ничего общего со слабостью.