Голоса прошлого
Шрифт:
Она свела вместе кончики пальцев. Посмотрела на меня, решая, говорить или не говорить. Я почти слышала гвалт, поднявшийся вокруг её сознания: вырабатывалось коллективное решение, что стоит мне говорить, а что нет. Как они выдерживают? В который уже раз пытаюсь и никак не могу понять. Если грань между личным и общим стёрта, то от человека не остаётся ровным счётом ничего. Я бы с ума сошла. А впрочем, психотренинги на первый ранг тоже ведь не каждый выдерживает.
– Океания – не просто курорт, – сказала Лида. – Это – реабилитационный центр, один из крупнейших в Федерации. Именно поэтому туристические путёвки сюда продаются в очень ограниченном количестве. Большинство наших гостей... попадают к нам совсем по другим путёвкам.
– И что? – не вытерпела я.
– Институт паранормальной медицины, – объяснила Лида, внимательно за мной наблюдая. – Подготовка и обучение... В этом году уже одиннадцатый выпуск в полном составе.
Подростковый возраст для целителя – минное поле. Возможностей угробиться миллионы. Паранорма проснулась недавно, упоение от собственной мощи захлёстывает разум плюс гормональная буря. Первые пациенты. Родственники. Родственники– пациенты. 'Ты же не допустишь, чтобы твоя мама умерла от рака, девочка?' 'Ты же поможешь маленькой сестричке, мальчик?' В своде медправил признаки случаев, запрещённых к паранормальной коррекции, оговорены особо. Беда в том, что запрещённый для одного целителя случай, не обязательно является таковым для другого. Общих рекомендаций нет и быть не может, по определению.
И ты стоишь в операционной, прекрасно осознавая, что вот именно этого человека именно тебе не спасти, а счёт идёт на секунды. В коридоре – близкие умирающего, ждут, волнуются, в отчаянной надежде ловят каждое твоё слово. Ты выходишь и говоришь: 'Извините...'
Как им объяснить, что вытаскивать безнадёжного ценой собственной жизни не имеешь права? Как рассказать, что твоя подготовка – несколько лет упорного труда, напряжённой учёбы и возвышающих операций – дороже чьей– то жизни; как спросишь, сколько ещё людей погибнет, если здесь и сейчас не выживешь ты?
'Гори в аду, проклятая ведьма!'
При нейрохимическом срыве происходит стремительное истощение организма. Паранорма, вышедшая за пределы, выжигает тебя изнутри. Несколько дней мучений, финал известен. Запрещённый к паранормальной коррекции случай. Для девятьсот девяноста девяти целителей из ста – запрещённый. А каков шанс встретить того самого тысячного, если целителей мало, а медицинских центров в Земной Федерации больше, чем безумно много?
К концу интернатуры от начального состава остаётся треть. И это ещё считается удачным выпуском. История хранит примеры, когда не оставалось никого...
– Значит, им удалось усовершенствовать эту методику, – сказала я. – Я рада. Ничего, что они впервые её на мне опробовали? Без моего, естественно, согласия!
Лида поставила бровки домиком, очень долго меня рассматривала. Как вирус алой лихорадки, подлежащий фильтрации. Коротко спросила:
– Ты недовольна?
– Я?!
Хороший вопрос. Если я сейчас начну на него отвечать, не делая пауз в потоке слов, то выдохнусь, пожалуй, года лишь через два.
– Даю слово, – выдохнула я. – Слово Энн Ламберт– Иларьшен. Я не буду подвергать опасности жизнь... того типа... но оставляю за собой право на самооборону. Довольна?
Она молчала. Лицо у неё стало такое... такое... такое жалостливое...
– Ты довольна? – яростно переспросила я. – Если да, то проваливай!
Я отвернулась к окну, рванула ворот. Дыхание застревало в горле...
Лида ушла. Ушёл и капитан– охранник, предварительно оставив на столике мои игрушки, нож и 'точку'. Я не шевелилась. Снялось давление недоброго взгляда в спину, разжались клещи, готовые впиться в моё сердце. От незваных гостей остались только воспоминания.
Что такое одна жизнь против жизней десятков и сотен юных целителей? Которые не сорвутся на безнадёжных случаях в самом начале своей врачебной карьеры, а если и сорвутся, то им помогут это пережить? Даже если помогут именно те, кто изначально разрабатывал способы дистанционного подавления психокинетических паранорм.
Стекло покрылось сетью зловещего вида трещин. Миг, и осколки хлынули вниз с тонким звоном.
***
После сезона штормов началась череда прозрачных солнечных дней. Океан заштилел, лениво накатывая на пляж слабенькие волны. Невыносимая жара ушла, уступив приятной осенней прохладе. Башня климат– контроля перешла в щадящий режим. Умное сооружение старалось использовать выпавшую передышку для контроля, обслуживания и мелкого ремонта по полной программе.
Да, над нашими островами неспешно разворачивалась ранняя осень. Но пока в будущие холода – судя по информации о планете, зимние холода здесь значительны, – пока в них не верилось нисколько. Тепло, спокойно, благодушно. Бархатный сезон.
Знакомые паруса куда– то пропали. Я их долго не видела. Они появились лишь тогда, когда я привыкла к пустому пространству океана, когда совсем уже перестала ждать.
Два золотых треугольничка между волнами и небом вызвали странное чувство. Я вслушивалась в себя и понимала, что привязалась к этим детям почти как к своим. Наверное, нехорошо сделала... Пока раздумывала над таким удивительным фактом, лодки взяли курс к моему острову. Делать нечего, пошла встречать.
Девочка радостно приветствовала меня на раударский манер, то есть, длинно, цветисто и многословно. Любят у них велеречивость, любят, не отнимешь. Но я внимательно смотрела на Кита. Лицо у того очень живо показывало, в каком– таком гробу он видит меня и поездку ко мне в гости. В руке парнишка нёс большую рыбу.
Рыбу, как сказать. Пучеглазое кистепёрое чудовище с во– от такими зубищами.
– Что это? – спросила я.
– Гостинец, – охотно объяснила Балясирэн. – Можно приготовить на ужин... – и тут же, с энтузиазмом:– Я и приготовлю! Кит выпотрошит, а я приготовлю. Я умею. Вкусно будет, не пожалеете!
Кит мрачно рассматривал носки своих ботинок. Перспектива потрошить рыбу его явно не вдохновляла.
– Где же вы взяли эту рыбу? – полюбопытствовала я.
– Поймали!– гордо ответила девочка. – Вы не думайте, у нас лицензия есть, могу показать...
– Не надо, – засмеялась я, – не надо показывать, верю. Ну, пойдём в дом...
Балясирэн очень скоро превратилась просто в Ляську. Сорвалось с языка, посмеялись. И так оставили. Потому что Ляська и есть, по– другому не скажешь.