Голоса в темноте
Шрифт:
— Ты от меня ушла.
— Как это так?
— Вспомни, ты грозила это сделать миллион раз! И не смотри на меня так, будто это моя вина. — Терри прищурился: — Ты в самом деле не помнишь?
— Полный ноль.
Он снова закурил.
— Мы поцапались.
— По поводу чего?
— Не помню. Какая-нибудь ерунда. Но видимо, она стала последней каплей, которая переполнила чашу.
— Снова взялся за штампы?
— Вот видишь? Может быть, тебя разозлило, что я говорил так, а может, то, что взял не ту ложку. Как бы то ни было, мы поругались. Ты заявила, что с тебя довольно.
— Ты говоришь правду?
— Оглянись вокруг, Эбби. Кому, кроме тебя, может понадобиться твой СД-плейер?
— Так ты утверждаешь, что мы поссорились?
— Это была одна из наших самых серьезных ссор.
Мне стало грустно, я замерзла. Не имело смысла что-то недоговаривать.
— Я много чего забыла, — проговорила я. — Но хорошо помню, что наши размолвки кончались тем, что ты меня бил.
— Это неправда.
— Ты меня ударил?
— Нет, — ощетинился он. Но в то же время на его лице появилось пристыженное выражение.
— Видишь ли, это одна из причин, почему мне не поверили. Я жертва. И это известно. Женщина, которую били. Я вызывала полицию. Помнишь тот вечер? Наверное, нет? Ты много пил, и мы поругались. Из-за чего, не могу сказать. Это не в тот ли раз ты разозлился, когда я постирала твою рубашку, которую ты хотел надеть, а она оказалась влажной? А я ответила: в чем дело — стирай сам. Или тогда ты опять заявил, что я, прилепившись к тебе, угробила твою жизнь? Трудно сказать. Мало ли из-за чего мы ругались. Но кончилось тем, что ты схватился за кухонный нож, а я позвонила в полицию.
— Не помню, — ответил Терри. — Ты все преувеличиваешь.
— Ничего подобного, я говорю о том, что получается, когда ты пьешь. Сначала становишься веселым, потом агрессивно-веселым, затем плаксивым, жалеешь себя, а после четвертой рюмки начинаешь злиться на меня. Не собираюсь изображать из себя мстительную мегеру и перечислять все, что ты вытворяешь, когда напьешься. Не понимаю, почему я тебе верила, когда ты начинал плакать и обещать, что это больше никогда не повторится.
Терри затушил сигарету и зажег новую. Четвертую или пятую?
— Эбби, это очень напоминает ту самую чертову ссору.
— В таком случае я хотела бы ее вспомнить. Мне нравится та я — женщина, которая собралась и ушла.
— Мне тоже, — внезапно устало ответил Терри. — Извини, что не навестил тебя в больнице. Я собирался, когда узнал. Потом заквасил. И вдруг ты тут как тут — в моей ванной.
— Ничего. Так где мои вещи?
— Не знаю.
— Как это так?
— Ты что забыла: ты же ушла?
— Когда? Какого числа?
— М-м-м... в субботу.
— В какую субботу?
Терри бросил на меня взгляд, словно подозревая, что я нарочно задаю ему загадки.
— Суббота, двенадцатое января. В середине дня, — добавил он.
— Но это шестнадцать дней назад. Ничего не помню. — К глазам опять подступили слезы. — Я оставила адрес, куда направляюсь?
— Кажется, собиралась остановиться у Сэди. Но только на одну ночь.
— А потом?
— Без понятия.
— Боже, — простонала я и схватилась за голову. — Куда же мне теперь деваться?
— Если хочешь, можешь какое-то время пожить здесь. Пока не разберешься, что к чему. Я не возражаю. А мы с тобой потом обо всем переговорим...
Я посмотрела на сидящего в углу в облаке дыма Терри и подумала о той женщине, которую не помнила, — обо мне, шестнадцать дней назад принявшей решение уйти из этого дома.
— Нет. Надо начинать разбираться. Во всем. — Я окинула взглядом комнату. Ведь говорят же: если оставляешь где-нибудь что-нибудь из своего, значит, рассчитываешь туда вернуться. А я по этой же причине решила что-нибудь унести. Все равно что. И, заметив на камине маленький глобус, подаренный Терри мне на день рождения — единственный, который мы справляли с ним вместе, — схватила его с полки. Терри удивленно посмотрел на меня.
— Он мой, — заявила я и направилась к двери, но вдруг кое-что вспомнила. — Извини, Терри, пропал мой кошелек. Ты не мог бы одолжить немного денег? Десять фунтов. Двадцать. Сколько не жалко.
Он тяжело вздохнул, направился к дивану, взял пиджак и достал бумажник.
— Я дам тебе пятнадцать. Прости, больше не могу. Самому потребуется вечером.
— Ничего, все нормально.
Он отсчитал деньги, словно расплачивался по счету: десятифунтовую банкноту, три монеты по фунту и кучу мелочи. Я взяла все.
Глава 3
Два фунта восемьдесят пенсов я потратила на метро, а двадцатипенсовик бросила в открытый футляр скрипки — ее хозяин, уличный музыкант, стоял у подножия эскалатора, играл «Йестердей» и пытался заглянуть в глаза возвращающихся с работы пассажиров. Добравшись до Кеннингтона, я купила за пятерку бутылку красного вина. Итого в моем заднем кармане осталось семь фунтов. Я постоянно дотрагивалась до них, чтобы убедиться, что деньги все еще там: свернутая бумажка и пять монет. В руке у меня был пластиковый пакет с чужой одеждой, которую мне подобрали шесть дней назад, и глобус. Я тащилась по улице с покрасневшим носом, отвернувшись от ветра, и чувствовала себя опасно свободной. Будто, освободившись от груза прошлой жизни, стала невесомой и таинственной, и меня в любой момент могло унести, как перышко.
Некоторое время я словно смотрела на себя со стороны: вот я иду с бутылкой вина по промерзшей улице к подруге. Но потом стала приглядываться к тем, кто шел рядом. Почему-то раньше я никогда не обращала внимания, как странно выглядят люди, особенно зимой — закутанные в шарфы и застегнутые на все пуговицы. Старые кроссовки разъезжались на льду. Какой-то мужчина решил меня поддержать, но я отдернула руку, и он с удивлением на меня покосился.
— Только будь дома. Только будь дома, — твердила я, нажимая на кнопку звонка квартиры Сэди на первом этаже. Надо было сперва предупредить. А что, если она куда-нибудь ушла или уехала? Нет, в это время она, как правило, не отлучалась. Пиппе было всего шесть или семь недель, и Сэди с воодушевлением занималась домашними делами. Я снова позвонила.