Голова голов

Андерсон Владимир

А ведь сам он тогда радовался буквально как ребёнок, что его приняли в семью. Что теперь он настоящий солдат, что теперь у него есть пушка, честь и бравые ребята рядом. Как ему нравилось тогда, что можно работать в команде. Что ты не просто что-то делаешь правильное или нет, а что ты делаешь это в команде. И что тебя могут подстраховаться, могут помочь, а могут даже и спасти… И это не дурацкие бандиты как в голливудских фильмах, где все друг друга норовят подставить, лишь бы подвернулась возможность. Это семья, которая будет с тобой, которая всегда с тобой, пока ты с ней… Да есть и оборотная сторона всего

этого. Обратной дороги нет… Но вот многие ли задумывались над тем, что не было это братство настолько крепким, если бы из него можно было выйти.

Люди вообще много говорят. Кто-то завидует. Кто-то ненавидит. Фабио ещё с самого начала видел в основном такие черты в людях, когда обращал на себя внимание. Люди руководит страх, они просто боятся. И будут бояться до тех пор, пока не покажешь себя в деле. А главное дело – это сохранять всё в спокойствии. Мало кто хочет принимать это за данность, но мафия первой заинтересована в том, чтобы всё кругом было тихо и спокойно. Чтобы никто и нигде ничем не мешал. Чтобы всё шло своим чередом. Вот, что нужно мафии… Потому что когда всё идёт своим чередом, то и вмешиваться никуда не приходится, и все меньше обращают внимание. А мафия очень не любит внимание к себе.

Фабио вышел к набережной. Его сразу обдул ветер. Отсюда простирался вид на бухту. Когда-то было сказание о том, как Архимед изобрёл зеркальные щиты, которые направили на приближающийся вражеский флот и спалили его дотла лучами Солнца… Забавная, конечно, сказка. Если б такое было правдой, то мы до сих пор бы сжигали друг друга, а не одни только корабли… Но ведь многие верят в это. И рассказывают друг другу иногда даже на полном серьёзе. Мол тогда были другие технологии, и такое было возможно. Или ещё что-то в этом роде…

Вот и отец тоже рассказывал это. Рассказывал ещё маленькому Фабио, когда они прогуливались здесь. И ветер дул точно также. И в бухте также плескались волны. И можно было не сомневаться, что во времена тех далёких событий, уж какими бы они ни были, но и ветер и волны были такими же… И вот теперь его отца нет. А ещё лет, в лучшем случае, через 30-40 не будет его самого. И не останется ничего ни от него, ни от его отца, а его сын Чезаре Сальтоформаджо будет играть на фортепиано на каком-нибудь австрийском балу, ничего не зная о своих предках.

Фабио стало грустно от этих мыслей. Всё же должен был быть вариант, который бы сделал всё это не таким безысходным. Похоже, что его учитель дал верный подход к нему, но путь к нему виделся отнюдь не лёгким.

Он спросил, насколько долго его и его родных должны помнить потомки. И ответ на этот вопрос не может выражаться в чём-то конкретном. Это не может быть год или сто лет. Даже если кому-то хочется, чтобы его помнили, например, тысячу лет, то это не более чем его амбициозное желание. Он сам в реальности даже не сможет посчитать, кем ему в этом случае будет приходиться этот человек. Пра-пра-кем? Дело ж ведь точно не в этих «пра», иначе бы кто-нибудь да уже б давно нарисовал бы таблицу, и все сидели бы и разглядывали её рядом с пирамидой очереди наследования.

Ответ должен быть где-то в них. В тех, кто будет помнить. И, может быть, за что помнить. И, видимо, главная разница в том, будут ли родные помнить его дольше, чем все остальные. Вот, например, Юлия Цезаря помнят до

сих пор, но вряд ли найдётся хоть кто-то, кто сможет точно, твёрдо и уверенно сказать, что он является его прямым потомком. И это есть не семейное дело – это дело общественное. Когда человек, по сути, отдал себя всем: государству, обществу. Кому угодно, а родным не оставил, как бы обидно это ни звучало.

Значит надо мыслить чем-то, что не так далеко во времени. А тем, где есть люди, которые помнят друг друга. В этой связи Чезаре знает даже больше, ведь он знает своих деда и бабушку, а вот Фабио своих не знает… И ведь никогда особо и не хотел знать. Он сам не спрашивал, а отец не рассказывал, кем они были. И тогда это казалось нормальным. Нормальным, пока не умерли те, кто это помнил.

И вот теперь бы спросить у своих деда с бабушкой, довольны ли они, что про них вспомнили тогда, когда стало невозможно что-то нормально узнать? Гнусная мысль. И уж явно без какого-то просвета. Осталось тогда ответить на вопрос, доволен ли будет Фабио, когда его внуки после смерти Чезаре спросят хоть что-то про своего деда.

Фабио начал понимать, что заходит в тупик. Он попросил у своего учителя время подумать, а до чего-то дельного всё же не дошёл. То, что ему хотя бы удалось отделить личное от общественного, конечно, хорошо, но это не приблизило его к истине ни на шаг… Ему нужно оставить что-то своему сыну, что тот захочет сохранить. И ещё лучше, если захочет передавать после себя. А ничего такого у Фабио Сальтоформаджо кроме фамилии нет.

Он посмотрел ещё на прибой. Ощутил ещё дуновение ветра. И снова двинулся в сторону кафе «Среда».

***

Когда он вернулся в кафе, там уже было, хоть и номинально, но закрыто. Внутри всё было тусклое, освещаемое лишь двумя лампочками в самом конце зала. Лишь Амадео Кваттроки протирал стаканы, стоя за барной стойкой. Пока он находился в кафе, у него всегда была открыта дверь, даже если на дворе уже была полная ночь. Он всегда улыбался новому посетителю, даже если посетитель был совершенно не вовремя. Так он улыбнулся и Фабио.

– Дон Фабио. Рад снова видеть Вас. – Амадео продолжал тереть стакан, иногда поглядывая на него, а потом возвращая свой взгляд на гостя.

– Взаимно, Амадео. Взаимно. – Фабио присел на барный стул и аккуратно положил руки перед собой. – Скажи мне… Много ли ты помнишь из истории своего отца или деда, что связано с этим кафе?

– Конечно… И с этим кафе. И с тем кафе, что было него. И с тем, что было ещё раньше. Про кафе «Понедельник» мне всё рассказывал дед. А про кафе «Вторник» – мой отец… Мне кажется, что я знаю всё, что касалось тех событий, потому что они жили этими событиями. Всё, что происходило в их жизни, если было весомо, то обязательно было связано с кафе… И когда я перенял в управление «Среду», то единственная мысль, что была у меня, так это то, что в случае чего я обязательно открою и четвёртое кафе… Об это не просили ни дед, ни отец… Но я видел, что для них это значит. Что значит сохранять то, что считаешь своим, даже если это отбирают… Нужно создавать новое… Создавать новое, а не ложиться костями за старое. Думаю, потому у них получалось сохранить себе и жизнь, и кафе. Они не держались за то, что неизбежно отнимут, понимая, что судьба такая, чтоб они имели своё кафе…