Головнин. Дважды плененный
Шрифт:
В первых числах июля 1807 года командиру «Дианы» передали срочное указание Чичагова: «Немедля вытянуться на рейд, ожидать прибытия его императорского величества».
Солнце зависло над горизонтом, а Головнин с Рикардом уже на Кронштадтском рейде проверяли готовность корабля к спуску.
К вечеру заштилело, зеркальная гладь моря отражала глянцевые, свежевыкрашенные борта «Дианы». Головнин с Рикордом отошли на шлюпке на полкабельтова. Широко расставив ноги, командир, не поворачивая головы, придирчиво осматривал свой корабль от
Еще осенью Головнин распорядился наглухо заделать два носовых из шестнадцати артиллерийских портов. В этом месте под палубой соорудили дополнительные шхиперские кладовые.
Шлюпка медленно прошла вдоль уреза кормы, Головнин провел ладонью по крашеной поверхности:
— Слава Богу, коли здесь краска стала, значит, и весь борт до планширя подсох.
Шлюпка подошла к трапу, офицеры, не торопясь, поднялись на палубу.
На верхней палубе шумел квартирмейстер Данила Лабутин. В трюм загружали последние бочки солонины.
Откуда-то сбоку появился денщик командира:
— Ваше благородие, ужин готов.
Засвистели враз боцманские дудки, артельные матросы загремели бачками, команда готовилась к трапезе.
— Прошу, Петр Иванович, ко мне, откушаем, — пригласил командир. За столом в каюте командира Рикорд сказал:
— Слыхать, государь только вчера вернулся из армии, подписали будто с Бонапартом соглашение о мире.
— С Францией замирились, жди ссориться почнем с британцами, — вздохнул командир.
В распахнутое оконце каюты тянуло душноватым, теплым воздухом, запахами смолы и краски, над зеркальной ничем не потревоженной гладью моря забренчали наперегонки корабельные колокола… Неловко, задевая высокий порог, комингс, Григорьев внес открытый судок с дымящимися щами.
— Извольте, барин, — ловко сдернув салфетку, выпрямился раскрасневшийся слуга.
— Сам небось стряпал? — добродушно спросил Головнин, — то-то Гулынками повеяло.
Григорьев еще больше залился румянцем и хотел выйти, но командир остановил его, расправляя салфетку, заговорил:
— Отныне запомни и заруби навсегда. Я тебе не барин, а ваше благородие, как говорено ранее. За каждого «барина» спроворишь оплеуху. Другое, ты мне не слуга или денщик, а, как положено по корабельному, вестовой, матрос. Третье. Впредь, с завтрашнего утра, накрывать мне общий стол в кают-компании, вместе с офицерами. Там же и харч готовить станешь, в общем котле. Уразумел, Ивашка?
Совсем обомлевший Иван, хлопая глазами, только кивал головой, слушая командира.
— Ступай, да не забудь чай изготовить.
Рикорд все это время невозмутимо разливал щи, наполнил бокалы вином.
— Ну, что, Петр Иванович, нынче мы с тобой наконецто на чистой воде. Здоров будь.
Слегка поморщившись, Рикорд пробурчал:
— Наши-то кронштадтские купчины небось опять плесневелую кислятину в магазейны флотские сбагрили.
— Потерпи, доберемся в Англию, там добротным вином разживемся. Я сие предусмотрел, лишь два бочонка взял этой проквашни.
О чем рассуждают за первой трапезой в каюте родного корабля два моряка, командир и его помощник, едва оторвавшись от причальной стенки? Вспоминают прежде всего примечательные вехи в обустройстве корабля, приготовлении его к дальнему вояжу.
Когда судно покинет родную гавань, все недоделки и недосмотры сразу лягут дополнительным грузом на плечи экипажа. В море, один на один с стихией, судно двигается с вполне определенными задачами, стремится к конечной цели. А всякая прежняя промашка мгновенно оборачивается непредвиденными тяготами. Сучковатая древесина — стеньги или реи переломятся в шторм, прелая холстина — полоснет рваным парусом, гнилая пенька отзовется разрывом вантины, небрежный крепеж обшивки — коварной течью глубоко в трюме, плохо выверенный компас приведет судно на камни…
Во время непринужденного разговора всплывают в памяти, тревожно отзываются в сознании то один, то другой Упущенный в свое время просчет или промашка. Пока есть время, надо выбирать слабину…
За чаем беседа перешла в другое русло. Рикорд вдруг вспомнил свою службу на «Амазоне», перестрелки с французами и испанцами, абордажи и взятие испанских и Французских судов.
— Британцы на этом капитале свою державу в Европе укрепили, нынче самый великий флот заимели, да и славу завоевали на морях, — высказался Петр Иванович.
Головнин не спеша прихлебывал чай, лукаво посматривая на приятеля, ответил:
— Англия не токмо золотом и серебром бока свои наживает. Флот приращивает ее богатство по всему свету. Самато нация не так велика по сравнению с нашенской, да и землицы у нее каждый клочок на примете.
Рикорд непонимающе вскинул взгляд, а Головнин, упреждая его вопрос, продолжал:
— То ли в Ост-Индии, то ли в Вест-Индии, а нынче и в Америке, и Африке сколь колониальными товарами купцы аглицкие промышляют? Нынче, слыхать, в моду вошла торговля товаром живым, африканскими арапами.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Рикорд, прикусывая сахар. — Но то все, моряки аглицкие. Своим потом и кровью страну свою к величию возводят.
— Сие ты верно определил, потом и кровью, — задумчиво проговорил Головнин. Расстегнув воротник, он встал и подошел к распахнутому оконцу, подставляя лицо свежему вечернему бризу.
— Только и славу себе аглицкие моряки добывают поразному. Возьми Джервиса или славного Нельсона. Они себя не мнили кроме как в войне с неприятелем. Им бы только схватиться, но в бою кровь льется и вражеская, и своих матросов. Люди-то гибнут и по нужде, иначе нельзя.
— Такое в любой державе, на суше ли, на море, война она и есть война, — подтвердил Рикорд.
— Но я о другом толкую. Тот же Кук или Ванкувер славу добывали Британии без пролития крови, а пользу и достаток Англии принесли немалую.
Рикорд отодвинул стакан и подошел к Головнину. Понемногу он начинал понимать смысл затеянного разговора.
— Ты, Василь Михалыч, понимаю, склонен более способствовать процветанию державы открытием новых земель, подобно Куку? Так то верно, спору нет, купцы аглицкие торговлей куш немалый зарабатывают и казна прибыль имеет.