Головокружение
Шрифт:
– Зато и в тебя палят неправильно, – выдал Контейнер. – Можа, и хотели бы убить, да не получилось, потому как ночь. И остался ты жив, а мог и нет.
– И чо хорошего?
– В том, что жив?
– В том, что все живы, – уточнил Иголка. – Бунты и подавление их для чего делаются? Чтобы кто-нибудь кого-нибудь убил. То есть, мы – их. А если просто побегать и пострелять, это не война получается, а пинбол человский, когда они размазней друг друга красят.
– А если, допустим, не ты их, а они тебя? – задал острый вопрос Контейнер.
– Нам такого не надо, – отрезал Иголка. И покосился на Кувалду: – Верно я говорю, твое великофюрерское?
– Верно, – не стал спорить одноглазый.
– И как вы этого не допустите? – Сегодня Контейнер был настроен скептически. Впрочем, он всегда испытывал некоторые сомнения перед большой дракой.
– Мы все ходы промыслили, – отозвался Иголка. – Злодеи тока туда побегут, а мы уже навстречу. Или, что лучше – со спины. А получается так, потому что злодеи тупые, и дорога у них одна – на трон. А наше великофюрерское превосходительство умное, на троне давно сидит, и путей у него много.
Разработанный Кувалдой план произвел на бойца сильное впечатление: фюрер, который в последнее время демонстрировал исключительно апатию и безволие, провел секретное совещание с уйбуями Шибзичей, увлек их перспективой поквитаться за накопленные обиды и отдал ряд предельно понятных приказов, выполнение которых гарантировало победу над мятежными сородичами. А потому восхвалением руководства Иголка занимался серьезно, без грана привычной иронии.
– Каких еще путей? – не понял Контейнер, которого на секретное совещание не допустили.
– К светлому буфущему, мля, – рубанул одноглазый. – А теперь тихо!
– Почему?
– Потому что во фворе бунт начинается, – спокойно ответил Кувалда, осторожно выглядывая из окна. – Нароф желает канцлера сковырнуть на фиг.
– А чо, я не понял, вискаря сегодня не будет?
– Сказано – за деньги.
– За какие?
– За настоящие.
– Это, типа, прикол тупой?
– Сам тупой!
– Я о приколе.
– А-а…
Объявление о том, что семейный вискарь отныне будет продаваться, а не раздаваться, вывесили еще утром, но попривыкшие к халяве Шапки продолжали упорно ждать бесплатной раздачи пойла. Не верили они, что Кувалда рискнет обидеть любимый и любящий его народ. Утро прошло относительно спокойно – после вчерашнего дикари пробуждались неспешно, и кворума во дворе не оказалось. Днем толпа подросла, но многие, поверив бумажке, поругались, уныло развели руками и расползлись по своим делам, так что проблем не возникло. Зато вечером изголодавшийся народ, подстрекаемый подосланными Чемоданом провокаторами, перестал безмолвствовать.
– Я всегда говорил, что Копыто жадный, как шас!
– Продал нас, скотина!
– Кому?
– Ты же слышал – шасам! Будем теперь на них горбатиться!
– Или на челов! Копыто всегда с челами ходит!
– Зря его ханцлером сделали охусарствленным!
– Из него такой ж ханцлер, как из Кунтика – фюрер.
– Потому что оба они пройдохи! – завопил Чемодан. И резво взобрался на пустую бочку из-под виски. – Копыто и Кувалда воруют у нас исконный вискарь, мля!
Вовремя брошенное обвинение произвело эффект разорвавшейся бомбы. Полутрезвый народ, раззадоренный непонятным отсутствием халявного пойла, мгновенно повелся на уверенные речи Гнилича.
– Как это – воруют?
– А девают куда?
– Не мути, Чемодан! Если правду знаешь, то давай ее сейчас! Народ знать желает!
– Пусть Чемодан скажет! Он честный!
– Ура Чемодану!
– И я скажу! – пообещал Гнилич.
– Мозги не морочь! Пусть народ сам решит, чего ему надо обещать!
– Вискарь давай!
– И дам!
– Чо?
– Откуда у тебя?!
– Я не такой, как Кувалда! – рявкнул Чемодан. – Я не буду вас вчера заманивать халявой, а сегодня совать фигу с маслом!
– И без масла даже!
– Вот именно: просто фигу, мля! Я всегда говорил, что виски существует для народа, а не народ для виски!
– Да!
– И все бухло общее, потому как нам надо!
– Да!
– И не фига терпеть больше! Нужно твердо заявить, что это наш источник!
– Да!
– Что мы должны купаться в вискаре!
– Да!
– Вся власть народу!
Последний лозунг потонул в радостных воплях разгоряченной публики.
– Чо тама происходит? – вяло осведомился сидящий в углу Копыто.
– Народ бунтует, – браво ответил Степаныч.
– С кем?
– Не с кем, а против кого, – поправил Шапку чел.
– И против кого?
– Против тебя, канцлер.
– А-а… – Копыто выдавил последние капли из бутылки, залпом опустошил стакан, утерся рукавом и продолжил расспросы: – Вискаря хотят халявного?
– Ага.
– А мы не дадим.
– Стрелять будем?
И этот простой, в сущности, вопрос вызвал бурю негодования.
– Мля, чел, ты совсем сбрендил? – возмутился Копыто, швыряя бутылку в стену. – Тама ведь не Чудь сюда рвется какая, а свои, в натуре. Хоть и Гниличи с Дуричами, но все же Шапки. Как можно в них стрелять?
– То есть не будем?
– То есть… – Копыто поднялся со стула, сделал пару шагов и остановился у неподвижного хвана, которого искренне считал големом. – То есть будем, конечно, стрелять, но не сразу.
– Вот и хорошо, – успокоился Степаныч.
Но канцлер его не услышал.
– На фига, спрашивается, Сиракуза тебя сюда переставил? – произнес Копыто, задумчиво дергая «голема» за волосы. – Толку от тебя никакого, кукла хренова.
– Он одним своим видом половину твоих сородичей распугает, – проворчал Степаныч.
– А вторая половина меня повесит.
– Почему же не слинял?
– Не твое дело.
Сам Степаныч, по договоренности с Ваней, готовился эвакуироваться в последний момент, только в том случае, если бунтовщикам удастся прорваться в подвал. Уходить чел планировал с помощью портала и мог без труда прихватить с собой Копыто.
– Я ведь не для того в вискиделательную машину вложился, чтобы ханцлером образоваться, – негромко произнес уйбуй. – Сам, конечно, не додумался, но когда Сиракуза предложил – повелся. Потому что хотел поменять что-то…