Голубая ниточка на карте

Чаплина Валентина Семеновна

Он мысленно поглядел на себя со стороны. Какой он сейчас маленький, наверно, щупленький, мокрый с головы до пят, одежда прилипла. Какой смешной, хоть плачь. Дрожит весь. С него капает. Щурится, плохо видит. Очки-то остались в Волге. Лежат сейчас на дне, скучают по родной Шуровой переносице. А они вдруг — поверили.

Лёгкий шепоток в толпе. Непонятно, что говорят. А может, вода в ушах мешает разобрать слова? Нет, не мешает. Расслышал.

— Да разве он скажет? Разве назовёт? Ты что! Тсс…

И немолодой женский сочувственный голос:

— Боже мой, какой несовременный мальчик. В наш век и вдруг…

А

Шур вдруг почувствовал в горле комок. Чего она так про наш век? Обидно же.

И другой незнакомый голос:

— Беги переоденься, а то простудишься.

И с застрявшим в горле комком Шур шагнул на людей. Толпа в удивлении расступилась перед ним.

Глава 11. Фанера и Лилия

Это чудное событие с буханьем в воду было вчера. Если б Шуру кто-то сказал, что такое с ним случится, он ни за что не поверил бы. Это не в его характере. Ромка и тот скорее мог что-нибудь подобное отчебучить. Он вечно сначала сделает, а потом подумает. Но чтобы Шур! Чудеса. Оказывается, бывают у человека в жизни неожиданные и оч-чень странные поступки. А он и не предполагал даже.

Никита Никитич, придя из леса с грибами и узнав об этом, молча опустился в плетёный стул на палубе да так и просидел до ужина неподвижно. Шура он не расспрашивал, будто не случилось ничего. Вместе молча пошли ужинать. А грибы в корзиночке остались стоять возле ножки плетёного стула.

Ночью, когда уже легли спать и погасили свет в каюте, Шур сам рассказал деду про этот мальчишески глупый поступок. И про то, что подслушал разговор деда с Кимом. Дед ничего не говорил, иногда отделываясь междометиями. Шур так и не понял, как дедушка отнёсся к его глупости. Но всё-таки стало легче после этого рассказа в темноте.

Сейчас утро. Солнце, как огромная малиновая ягода, висит над землёй. А вокруг разлита нежность голубовато-белого прозрачного тумана. Солнце приподнялось, и будто в этой малиновой ягоде зажгли огонь. Оно стало блестяще-золотым. Стало — светилом. И заволновалась упрямая дорожка золота в воде. А то была робкой, малиново-прерывающейся. А сейчас плотная, хоть иди по ней, кажется, не провалишься. Выдержит. А нежность всё ещё разлита вокруг.

Туристы уже позавтракали. Шур всё время чувствует какое-то иное отношение их к себе. Раньше вообще никакого отношения не было. Будто Шур — это пустое место. А сейчас его замечают. Ничего не говорят, но Шур всё время чувствует на себе взгляды. Любопытные, удивлённые, уважительные, пренебрежительные — всякие.

Многие, конечно, не верили в правдивость его слов. Особенно те, кто не слышал и не видел, как он их говорил. А ведь он не соврал. Ведь он, действительно, из-за любви. Это неважно чьей, но из-за любви же!

А Фанера! Ох, Фанера! Специально прибежала на их палубу. Цыганские глазищи — огромные! И в них такое восхищение, будто перед ней не Шур, а великая знаменитость земного шара! Она не нашлась, что ему сказать, только смотрела и всё. А Ромка потом передал Шуру её разговор с матерью.

Зина Вольтовна во время Шуриного «купанья» была в соседней деревне, где, как ей сказали, был промтоварный магазин. Когда она, вернувшись, обо всём узнала, то расхохоталась на всю каюту. Сказала, что не верит. И обозвала Шура «артистом». А Фанера как взовьётся! Как крикнет: «Если б ты своё брильянтовое кольцо потеряла, то сама бросилась бы топиться. И другим поверила бы, если б из-за вещей! А из-за любви тебе смешно, потому что ты до этого не доросла!»

— Так и сказала?

— Ага! Прямо рявкнула!

— Слушай, а наша Фанера, оказывается, ничо-о… Соображает, — удивился Шур, но тут же понял вдруг: — Это она знаешь почему стала соображать?

— Почему?

— Из-за Веснушки! Точно!

Ромке Шур сказал, что поскользнулся и случайно бухнулся в воду. Тот поверил. А Лилия с улыбочкой:

— В кого это ты смертельно влюбился на теплоходе?

— Ни в кого, — только и смог выдавить Шур.

А она посмотрела ему в глаза длинным-длинным взглядом, от которого Шур стал медленно и прочно краснеть. Будто был в чём-то виноват. А в чём? Да совершенно ни в чём.

— Ой, Ромка, у тебя кровь!

— Где?

— На шее.

Оба мальчишки стояли на верхней палубе. Роман провёл рукой по шее, посмотрел на ладонь.

— А-а, чепухня! Почти перестала. А знаешь, как капала!

— Отчего?

— Дак, понимаешь… Иду по берегу, впереди девчонка, и у неё из-под мышки висит хвост.

— Какой хвост?

— Рыжий. Симпатичный такой хвост. Ну, я же нормальный человек, я, конечно, подошёл и дёрнул. А она ка-ак кинется! Как сумасшедшая!

— Кто? Девчонка?

— Какая девчонка? Кошка! Это же был кошкин хвост. Она сначала на девчонку кинулась, потом на меня. И кричит «ма-ама-а!»

— Кто? Кошка?

— Какая кошка? Девчонка!

— Не цапай грязными лапами. Тебе в медпункт надо.

— Не пойду я. Там йодом намажут.

— Конечно, намажут. Будешь знать, как хвосты дёргать. Айда!

— Сказал, не пойду.

— Тогда к Елене Иванне. Она всех лечит. У неё целый мешок лекарств.

Шур знал, что бабушка Лилии всё время сидит в каюте и довязывает «Летучую мышь». Подбежал к окошку, оно наполовину открыто. Стукнул в стекло. Но вместо Елены Ивановны на стук высунулись две девчачьих головы. Лилина и Фанерина. Обе то ли испуганные, то ли просто взволнованные. Непонятно. Глаза у них какие-то растопыренные.

Девчонки переглянулись и молча исчезли.

— Чего это у них не глаза, а растопыры какие-то?

Шур всё понял.

— Они ж ресницы накрасили. К концерту готовятся.

— А-а… Точно. Сегодня встреча с ветеранами. Э-э, вы, а где Елена Иванна? — теперь уже Ромка постучал в стекло.

Девчонки больше не показывались.

— Вы что, оглохли? Где бабушка? А? Из меня, может, половина крови вытекла!

Шур прыснул.

Четыре растопыренных глаза опять замаячили в окне.

— Видите, рана?

— Пострадал на кошачьем фронте, — добавил Шур.

Лилия кинула на него свой растопыренный взгляд, и вдруг он, этот взгляд, стал жёстким, колким и злым.

— Я не знаю, где бааб и… знать не хочу. Больше у меня про неё не спрашивайте.

И опять обе скрылись.

Мальчишки не знали, что и думать. Молча присели на стулья возле окна. На Шурином носу сидели его запасные очки, которые всё время съезжали с переносицы вниз и их то и дело приходилось водворять на место. А они имели упрямый характер. И опять съезжали на кончик носа.